Автономное плавание
Шрифт:
Неожиданно она спросила:
– Скажите, сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– А у вас есть родители? - голос ее дрожал.
Матвей увидел, что вся она напряглась, наклонившись вперед, чтобы лучше расслышать его. И он несколько громче ответил:
– Нет.
– А где они?
– Да не знаю.
– Как вас зовут?
– Матвеем.
– А фамилия?
– Фамилия у меня некрасивая - Леший.
– Матвей... Тоже Матвей! Все то же! - шептала женщина. - Везите меня обратно. Домой. Никуда я не поеду.
Матвей
В этот день у него было много работы, и он забыл о женщине из рабочего поселка.
Когда после смены вернулся в парк, диспетчер сказал:
– Поставишь машину, зайди в контору. Начальник колонны тобой интересуется.
Начальник колонны спросил:
– Что это ты натворил? Кого сбил? Машина в порядке?
Матвей недоуменно пожал плечами:
– Никого не сбивал. И машина в порядке.
– А зачем же тогда в милицию вызывают?
– Не знаю. Может, насчет прописки? Я ведь до сих пор не прописан в общежитии.
– Словом, завтра к десяти утра явись в милицию. Работать пойдешь во вторую смену.
На другой день Матвей пошел в милицию. Дежурный направил его прямо к начальнику отделения. Тот представил ему пожилого человека в пенсне:
– Наш медицинский эксперт. Он вас осмотрит.
– А в чем дело-то? - спросил Матвей. - Я вроде ничего не украл...
– Мы вас ни в чем и не обвиняем, - успокоил начальник. - Просто нам кое-что надо уточнить. Кстати, вы не помните, кто принимал вас в детском доме, когда вас туда привезли?
– Заведующая, Евгения Осиповна Серова. Она всех принимала.
– Она и сейчас там работает?
– Нет, года два назад ушла на пенсию. Но живет там же.
– Очень хорошо. Ну, доктор, приступайте.
Доктор заставил Матвея раздеться. Он долго осматривал его, приговаривая:
– Так, так. Вот еще родинка. А шрамчик на правой руке у вас откуда?
– Не помню. Он у меня все время был.
– Очень хорошо. Ну-с, одевайтесь, а завтра в это же время пожалуйте сюда.
В эту ночь Матвей перебирал в памяти события последних дней. Уснул только под утро и встал с головной болью. Наскоро умывшись, побежал в милицию. Дежурный посмотрел на него с какой-то странной улыбкой и почти ласково сказал:
– Иди, иди. Там уже ждут.
Матвей вошел в кабинет начальника. Первого, кого он увидел, была женщина в сером пальто, пуховом платке, та самая, которая позавчера раздумала куда-то ехать. Она подеялась ему навстречу, протянула руки и тихо сказала:
– Матвей! Сынок! - Прижимая к своей щеке его лицо и заливая его слезами, шептала: - Я тебя узнала по руке. Тебе пошел третий годик, когда ты распорол ее...
Матвей, все еще не понимая, что произошло, с недоумением смотрел то на начальника, то на доктора.
– Да что ты стоишь как столб? Мать она тебе! - крикнул Матвею начальник и отвернулся к окну.
Матвей взглянул на женщину. Ее большие глаза смотрели на него со счастливой гордостью, в ласковом поглаживании руки было что-то давно знакомое. Он всегда ждал этого мягкого прикосновения теплой руки, ждал так, что почти все время ощущал его - далекое и пугающе близкое, недоступное и до боли родное. И сейчас, когда он наконец понял все происходящее, скорее выдохнул, чем произнес, непривычное, но незабытое слово:
– Мама...
В груди сразу что-то оборвалось, стало легко, и он уже во весь голос крикнул:
– Мама!
Оказалось, что осколок бомбы лишь тяжело ранил Марию Ефимовну Стрешневу. После того как эшелон ушел, ее подобрали и выходили местные жители. Окрепнув, она поехала в Ленинград, где погиб ее муж в блокаду. Там и осталась, и все эти годы разыскивала сына. И вот нашла его.
Матвей перебрался в рабочий поселок. Ему дали отпуск, и он почти не отходил от матери. Жизнь для него начиналась как бы заново, он впервые ощутил всю теплоту материнской ласки, тревожную близость самого дорогого человека на земле - матери.
Материнское сердце... Сколько любви и тепла, сколько тревог и волнений вмещает оно! Оно с замирающей радостью прислушивается к первым толчкам ребенка в чреве и уже начинает тревожиться за его судьбу. Оно ошалело бьется от счастья, когда ребенок сделает первый самостоятельный шаг, и больно сжимается, когда крохотное и беспомощное существо мечется в жару детской болезни. Оно наполняется несказанной гордостью, когда сын приносит домой свою первую получку, и его до краев заливает жгучая горечь, когда сын, обзаведясь семьей, забывает писать матери письма.
Матвей не стеснялся своих, годами не высказанных, сыновних чувств, и Мария Ефимовна принимала их с тихой грустной радостью. Она тоже не хотела ни на минуту отпускать Матвея от себя, опасаясь, как бы судьба снова не разлучила их. Мария Ефимовна никак не могла привыкнуть к тому, что сын уже взрослый, и все еще заботилась о нем, как о трехлетнем несмышленом мальчике, каким она его потеряла и каким он был в памяти все эти годы.
А сердце матери было уже надорвано, дважды у нее был инфаркт. Однако встреча с сыном будто возродила ее. Мария Ефимовна сразу помолодела, могла неутомимо работать, и все свободное время хлопотала по хозяйству: бегала на рынок, гладила сыну рубашки, штопала носки и находила во всем этом необычайную радость и наслаждение.
Когда на следующий год Матвей поступил в училище, Мария Ефимовна лишилась главной радости - возможности заботиться о сыне. Он редко бывал дома, всего раз в неделю. Чтобы быть поближе к сыну, Мария Ефимовна сама поступила работать в училище преподавать французский язык.
Теперь они виделись каждый день. Казалось, она и думает о том же, о чем думает сын, и живет его заботами и его радостями.
Но у нее были и свои тревоги. Опять начало беспокоить сердце. Она снова стала принимать лекарства, стараясь, чтобы сын не заметил этого. Но лекарства уже плохо помогали. И однажды на уроке приступ свалил ее. Через четыре часа она умерла...