Автопилот
Шрифт:
Аделаида, с короткой, мокрой стрижкой, играла щеками: надует – сдует.
“Разве внутрь волоса может что-то проникнуть”, спрашивала она.
Надула щеки. Сдула.
“Изнутри волос пуст”, объяснял Халамед, “в нем хранятся звуки. Ночью они…”
Она сидела, оглушенная молодостью.
“Халамед”, сказала она, откашлявшись. “Укради меня у Стенгазеты”.
Ножницы остановились.
“Ты боишься”, сказала Аделаида, чувствуя, как волосы царапают лицо. “Хорошо, я сама тебя украду”.
Волосы – это ороговевшие образования.
Их количество
колеблется от 50 тысяч до 150 тысяч штук.
Срок жизни одного волоса
от 2 до 4 лет.
За сутки из головы выпадает примерно 30-50 волос.
На их месте вырастают новые.
Самые толстые волосы наблюдаются у рыжих людей.
Голос Летчика глушился дверью. В окне, по подсыхающему саду, бежала собака. Вышел Секретарь.
“Стенгазета”, говорил Летчик в закрытую дверь, “ты думаешь, зачем они нас сюда привезли”.
“За воровство”, сказал Стенгазета, глядя на курящего Секретаря в окне на фоне неба и вышки.
“Но ведь воруют все. Почему именно нас”, не успокаивались за дверью.
“Потому что мы попались”.
“Они – тоже воры. Они украли нас, понимаешь”.
Стенгазета грыз ногти.
За дверью вытерли пот. “Надо организовать восстание”.
Уходящие шаги.
Шаги остановились.
“Ты – в оргкомитете, Стенгазета”.
Секретарь в окне сидел возле собаки, курил, и рассказывал ей свою историю.
Секретарь был преуспевающим блондином с серыми, под цвет пиджака, глазами.
Начинал, как и все в его возрасте: таскал деньги у родителей. Родители чувствовали, но за руку не ловили. Ребенок есть ребенок. У ребенка должно быть детство. Украденные деньги он заталкивал в трусы или в детские книжки.
На лето его отвезли к деду, на пасеку – чтобы дышал воздухом. Уезжал с тяжелым детским сердцем: в книжках оставались деньги. Пришлось рассказать о них маме, чтобы стерегла. Не обо всех, конечно. Мама рассказала отцу. Отец издал радостный звук. Купили стиральную машину и вафельный торт.
Одиннадцатилетний Секретарь ходил по пасеке. Дул ветер. Дед, пчелиный царь, бродил между ульев. Дед нравился Секретарю. В сундуке у деда лежали несколько пачек. Точнее, уже не лежали.
В конце лета дед открыл сундук и не увидел их. Перерыл. Взмахнув руками, как большая костлявая пчела, повалился на пол.
Секретарь плакал и колотил дедушку разными предметами, чтобы он ожил. Телефона со скорой помощью не было. Гудели пчелы. Секретарь, набравшись мужества, выхватил последнюю пачку из сундука и убежал под оделяло.
На следующий день приехали родители. Потом родственники. Скинулись на похороны. Секретарь тоже хотел скинуться. Немного. Из тех самых пачек. После этой большой кражи он чувствовал себя взрослым, почти космонавтом.
Дома ему сказали, что часть его книг пропала.
Истерика.
Через четыре года у Секретаря уже были бесцветные усики и компания “Пчела”, названная в честь любимого дедушки. Занимались телевизорами; по вечерам ходили пить пиво с маленькими раками, похожими на скорпионов. Южная луна плавала в каждой кружке, и дробилась во время глотков.
Компания процветала. Появилась коробка конфет на столе. Золотое кольцо. Два кольца. Любовница с тенденцией стать невестой. Кот ученый, умеющий ходить на унитаз.
По вечерам они ужинали и зевали. Он, невеста и кот.
Тогда он начал путешествовать. Чтобы меньше зевать.
Халамед сидит в продавленном кресле и изучает зубочистку.
Салон самолета. Между кресел с мокрым зонтом бродит Аделаида.
Подвозят двигатели и примеряют их к крылу. Двигатели не подходят. Рабочие уезжают.
“А в чем задержка”. “А в чем задержка”. “А в том”. “А в том”.
Новая партия двигателей. Из них вытряхивают мусор и тоже вешают на крыло.
Все крыло в двигателях. Самолет заваливается набок.
Из кабины выбегает Летчик. “Мать, мать, мать”.
Мальчик Халамед перестает разглядывать зубочистку.
Сколько понадобится зубочисток, чтобы склеить из них одну расческу?
Когда мальчика изгнали из парикмахерской, у него отобрали все орудия. Он, рискуя жизнью, украл новые. Стоял в подземном переходе, стриг пробегавших мимо. Стал зарабатывать, купил холодильник. Холодильник заменял ему дом, особенно летом. Снова зависть, его отлавливают в переходе, топчут его ножницы и расчески. Кормят ужином, чтобы не обижался; заставляют выпить, чтобы не обижался; больно хлопают по плечу, чтобы не обижался. Скидываются на билет: вон из нашего города. Только не обижайся.
Его зовут Долгий Дождь.
Старожилы не помнят. А он все лил. Люди сидели на крышах и слушали, как внизу, в комнатах, плавают и стукаются друг о друга тарелки.
Над головой летел самолет. Сквозь иллюминатор видна Аделаида с пустым пакетом апельсинового сока. Этот сок был у ребенка; он держал его, когда она его украла. Теперь ребенка нет. Она ласкает шершавую поверхность пакета.
Еще в одном окошке самолета сидит мальчик Халамед. “Эй, Халамед, кто будет теперь стричь нас, обманутых жен”, кричат ему с крыш. “Кто будет стричь нас, обманутых мужей”.
Самолет пролетает. Между домами плавают лодки с гуманитарной помощью. Кетчуп, майонез. Майонез, кетчуп.
Самолет исчезает в глубинах неба. С крыш текут слезы.
Воровать, однако, стали меньше.
Что можно украсть у голого человека, кроме ресницы, упавшей с левого глаза.
Началось все с одиннадцати лет, с похорон дедушки-пасечника. Секретаря привезли на кладбище, и сказали: иди, погуляй, кузнечика полови. Он стал гулять. Он ходил и трогал теплые портреты. Потом расспрашивал взрослых, где они собираются себя хоронить. “Но вы же взрослые, вы должны знать”, говорил Секретарь. Ветер сомнения дул в форточку, смешанный с пылью и простудой. В подмышке горел градусник. “Что тебе принести”, спрашивал отец, шурша упаковками таблеток. “Денежку”, кашлял из-под одеяла Секретарь. Было слышно, как отец роется в кармане. В пропасти, на дне которой шелестели сигареты и телефоны женщин, с которыми он.