Автопилот
Шрифт:
“Кто им дал право называть эту тюрьму домом отдыха”.
“Они сказали, чтобы мы здесь отдыхали от воровства”.
“Разве от воровства можно устать”, разозлился Летчик и закурил.
Дождь прекратился, и они вышли спорить в сад. Летчик, как любитель высоты, сидел на ветке; Стенгазета бродил внизу в мокрых шлепанцах.
“Воровство – это свобода”, говорил Летчик, болтая ногами. “Это единственное, что человек делает без принуждения”.
“Массаж головы выполняется тремя приемами”, рассказывал мальчик Халамед Аделаиде. “Кругообразными, толкательными движениями и поглаживанием. Массаж кругообразными
“Мне это не поможет”, говорила Аделаида и курила. “Мне нужен не столько массаж, сколько сочувствие”.
“Массаж поглаживанием действует успокаивающе на клиента, по этой причине его иногда называют успокаивающим. Такой массаж выполняется ладонями рук”.
“А еще мне нужна свобода”, сказала Аделаида и постаралась думать о Секретаре, потому что остальные мысли были еще хуже.
Секретарь был особым путешественником. Он ходил в разных частях света между могилами, что-то прикидывая, шевеля губами. Его видели на лесном кладбище под Таллинном. Его видели среди яйцеобразных соленых могил в Хиве. Его видели на японском кладбище на горе Коя, где в осенние ураганы падают со стоном криптомерии. Его видели на засыпанных листвой иудейских кладбищах Польши.
Он не благоговел. Он просчитывал вложение капитала в вечность.
Он говорил: “Большую часть своей смерти человек проводит на кладбище”.
То, что он видел, его раздражало. Везде одно и то же. Он просил переводчика перевести. Переводчик переводил. Так и есть. Одно и то же. А на этой могиле? Достаточно. Завтра я уезжаю, распорядитесь насчет билетов...
Наконец он оказался у нас.
На границе, паспортном контроле у него украли паспорт.
Подал заявление о краже. Украли и заявление.
Поехал на кладбище.
Там его и взяли. За воровство.
Секретарь плыл по эскалатору.
Вокруг блестел, дребезжал и радовался сам себе огромный супермаркет.
“А где кладбище”, спросил Секретарь.
“Здесь”, сказал гид и показал вокруг.
По встречному эскалатору двигались люди с мокрыми лицами. В руках шелестели пакеты с покупками.
“В начале это было обычное, заурядное кладбище всего с двумя магазинами. Цветочным и алкогольным. Потом хозяин цветочного магазина скопил денег и открыл магазин сигнализации. Чтобы когда цветы с могил будут воровать или мрамор отколупывать, сработала сигнализация. Торговля наладилась, кладбище наполнилось классическими звуками. Лунная соната, Турецкий марш. Некоторые даже специально за вазы дергали, чтобы послушать сигнализацию и угадать мелодию. Потом хозяин магазина напитков тоже поднатужился и открыл рядом новый магазин...”
Они сошли с эскалатора. Секретарь фотографировал. Вот в длинной супермаркетовской тележке провозят новенький, купленный на распродаже гроб. В нем уже что-то есть. Вспышка. Отснято. Тележку оставляют около отдела ширпотреба и всей толпой идут покупать пластиковые стаканчики для поминок. Около гроба остается печальная супружеская пара. Помявшись, пара исчезает в соседнем отделе нижнего белья, где тоже распродажа.
“А где теперь хоронят”, спросил Секретарь.
“Где-то внизу”, неуверенно сказал гид. “В одном из нижних этажей. Но туда обычно не доходят. Здесь же столько всего полезного. Для хозяйства. Вообще, для жизни. Процессия рассеивается по дороге. Кто в один отдел, кто в другой, кто кимоно померить. Гроб убирают
Секретарь фотографировал уборщиц в розовых комбинезонах. Женщины весело помахали щетками.
Заиграл популярный марш Шопена.
“Решено”, сказал Секретарь. “Куплю землю здесь. Как вас, кстати, зовут”.
“Стенгазета”.
“Как”.
“Стенгазета. Древнее китайское имя. Образовано из двух иероглифов: стена и газета. Великая китайская стена и многотиражная китайская газета”.
Они снова плыли по эскалатору.
Откуда-то сверху по перилам съехал траурный венок. Вот еще одна печальная группа вышла из зала игровых автоматов.
“Если вы собираетесь здесь покупать”, говорил китаец Стенгазета, “делайте быстро и незаметно. А то вас обвинят в воровстве. Будете потом всю жизнь на Самолете летать”.
Эскалатор остановился. Покупатели стали спускаться, толкая друг друга сумками. “Мама”, кричала девочка, “идем покупать игрушки, идем игрушки покупать, игрушки”. “Подожди”, отвечал женский голос, “подожди, сначала похороним дедушку”. “Нет, сначала игрушки, дедушка подождет”.
Ее зовут Стюардесса.
“Я происхожу из знатного, но обедневшего рода. Ходила в музыкальную школу, но уже не помню, на чем играла. Помню, футляр таскала, а что внутри – не помню. Может, скрипка; может, флейта или вообще мусор и листочки. В школе всегда руку тянула”.
Секретарь слушал Стюардессу. Вот он – его говорящий надгробный памятник. Он будет лежать, а она стоять над ним, держа мраморную вазу с сухими гвоздиками. Со временем она тоже станет мраморной. И влюбленные будут приходить к ним. И, нацеловавшись до изжоги, чертить на мраморной Стюардессе разные слова.
Секретарь погладил Стюардессу по холодной, отполированной дождями униформе.
Самолет летел, переполненный страхами, затекшими ногами, неудобными позами. Официант торопливо развозил обед. Что изволите. Чего желаете. Что изволите. Чего желаете. Над головами плыли бутылки вина.
“Это лучший день в моей жизни”, сказал Официант, потянувшись горлышком бутылки к бокалу Аделаиды.
“Потому что ты стал, наконец, официантом”, спросила Аделаида.
“Потому, что я встретил тебя. Хочешь, я тебе дам еще одну порцию”.
Закрыв глаза, она выпила залпом холодный кислый бокал.
“Летчик вышел в туалет”, сплетничал Официант. “Нами управляет Автопилот”.
“Мальчикам вино нельзя”, объяснял он Халамеду.
“Я постриг тысячу человек”, Халамед загибал пальцы. “Тысячу голов, полных шорохами и звуками. Волосы – это продолжения человеческих мыслей. Это мысли, которые можно погладить рукой. От моих стрижек люди сходили с ума, люди женились, люди получали должность, люди уходили из дома в бурю, люди излечивались от курения. Меня изгнали из парикмахерской, кидали уличной пылью. Люди недооценивают волосы. Вся история человечества – это недооценка волос. Налейте вина. Налейте вина”.
Облака заглядывали своими бесформенными глазами в иллюминаторы.
Бутылка наклонилась к Халамеду: “Я хочу проживать в вашей стране, потому что она прогрессивная. Я мечтаю работать официантом и обслуживать граждан вашей страны”.
Вино влажно падало в бокал.
“Как думаешь”, спросил Летчик Стенгазету, “мы тогда долетели”.
“Не знаю”.
Они стояли в темноте перед исцарапанным забором. Забор был мокрым, в грибах.
“Раз мы все здесь”, сказал Летчик, давя пальцем грибы, “значит, долетели”.