Аввакум
Шрифт:
Бедные женщины пали в ноги воеводе, а он махнул стрельцам, те подхватили вдов, кинули на корабль – и весь сказ.
У молвы крылья быстрые, как у ласточки. Узнал Аввакум о бесчинствах Пашкова в единочасье, хоть и стоял далеко от воеводы. Много не раздумывал. Как причалили, пошел вразумить Афанасия Филипповича.
Версты четыре было до стана. Марковна, провожая, ничего протопопу не сказала, перекрестила и к детям ушла.
По дороге, на пенечке, увидел Аввакум попа Сергия. Тот так и подскочил, так и упал протопопу на грудь.
– Не ходи
– Да я разве противник Афанасия Филипповича? – покровительственно сказал Аввакум. – Я лучший ему друг. О спасении его души пекусь. А правду как не сказать? Не скажу я, смолчишь ты, кто же обуздает в добром человеке врага человеческого?
– Нашел доброго! – Отец Сергий перекрестил Аввакума, но головою покачал сокрушенно. – Не знаешь ты Афанасия Филипповича. А он – озорник великий. В Енисейске на моих глазах по щекам отхлестал старицу Прасковью. Сам написал донос на воеводу Акинфова, а старице велел подписать не читая. Соборного попа Игнатия на улице при всем народе бил. Содрали с батюшки однорядку, кинули на снег и дали батогов. А старицу Прасковью, говорят, он еще и пытал.
Аввакум поглядел на солнце, поглядел себе под ноги.
– Не обременяй меня сомнениями, отец Сергий. Сам подумай, как не вступиться за вдов? Они – к Богу, а Пашков их – к блуду.
– Обвенчать он их хочет. Мужикам без баб в Сибири туго. Сам знаешь, попам велено нерусских девок крестить, если они того хотят, и венчать… Только кто их хотения будет спрашивать?
– Пошел я, отец Сергий! – сказал Аввакум. – Без хотения я ни одну тунгуску не крещу и под венец не поставлю. Батогами меня не запугаешь, я Бога боюсь больше, чем Пашкова.
Афанасий Филиппович за походным столом разглядывал чертеж Сибирской земли. Гадал, что ждет его на всех этих реках и озерах.
Год тому назад Ануфрий Степанов, сидя в Комарском остроге с полутысячей казаков и пятнадцатью пушками, отбился от десяти тысяч китайцев. От такой силы отбиться можно разве что Божьим Промыслом. А ведь китайцы – соседи дальние. Всего в двух неделях пути Богдойская земля. Царем в той земле Шамша-кан. Но он себе не хозяин, его поставил на царство Алака Батур-кан.
По всем тем землям на разведку ходил Дмитрий Зиновьев, а с ним сто пятьдесят казаков. Зиновьеву велено было проведать, сколь далеко от Даурской земли Китайское царство? Сколько нужно людей, чтобы привести под руку царя Шамша-кана и Даурскую землю? Но главный, наитайнейший указ был иной, В Москве уже знали: у Шамша-кана на Силиме-реке есть гора и вся как есть из серебряной руды. В Китае же есть люди арар. Они добывают золота и серебра, сколько им нужно. В их земле и жемчуг родится, и еще они делают драгоценные ткани: атласы, камки, тафту, киндяки, кумачи. Ярко Хабаров просил шесть тысяч казаков, чтобы завладеть той землей, но так ли это? Сказки или правда про серебряную гору, про золото, про дорогие ткани?
Дмитрий Зиновьев, пройдя многие земли, доложил в Москве судье Сибирского приказа боярину Алексею Никитичу Трубецкому: золота и серебра в Гиляцкой, Даурской и Дючерской землях нет. Ткани идут от богдойского царя Андри-кана. Золото же и серебро родится в землях никанского царя. А далеко ли Никанское царство, неведомо.
«Не упечет ли и нас царь-государь искать золотые да серебряные горы? На поиски Никанского царства уже отправили Тренко Чичигина. Ануфрий Степанов оставлен в Даурах ждать не столько прихода Пашкова, сколько разных своих разведчиков, и в первую голову Чичигина, чтоб вести в Москву. Царь Алексей Михайлович крепко скучает без своего серебра, без своего золота».
В час таких-то вот раздумий и явился к Афанасию Филипповичу протопоп Аввакум.
Пашков ради встречи с места не поднялся, но сказал приветливо:
– Слышал, чуть не потопила буря твой корабль, протопоп.
– Бог милостив. Жена теперь по всему берегу разложилась. Все намокло. И одежки и пропитание.
– С чем пожаловал? Муки просить?
– Нет, господин. Не муки. С мукою дело плохо, но как-нибудь перебьемся.
– За вдов, что ли, ходатаем?
– За вдов, господин. Против правила идешь. Нельзя замуж отдавать женщин, которые Богу жизнь вверяют.
– У Бога на небесах порядок, протопоп, а на земле порядка нет. Велика ли Богу прибыль от двух старых баб, а для меня – это две семьи, две избы, два хозяйства. Укоренение на новой земле.
– Не замахивайся на Бога, воевода! Не пожалел бы.
– Не пугай, протопоп. Уймись. – И страшно вдруг рассвирепел: – Уймись! Не то я тебя уйму.
– Вон из тебя сатана! – вскричал Аввакум, крестя Пашкова. – Вон! Вон!
– Эй! – затопал ногами Афанасий Филиппович, призывая охрану. – Гоните его… в шею! Да чтоб знал свое собачье место, заберите у него, еретика, дощаник. Пусть по горам идет пешком. Пусть звери его сожрут, еретика!
– Меня государь знает! – пыхнул ответным гневом Аввакум. – Я с государем христосовался!
– За ложь и клевету на государя я тебе, дай срок, батогов отвешу!
И долго еще клокотала ругань на берегах Большой Тунгуски.
Привыкала река к русской речи.
Увели у протопопа дощаник.
Сидит Марковна на хорунах на бережку, ребята возле нее, как цыплята.
Хоть криком кричи, хоть ложись и помирай.
– В какую нам сторону, отец? – спросила Марковна.
– За людьми, – сказал Аввакум, сам себе удивляясь: нет страха в сердце, не щемит душа. – Бог нас не покинет, Марковна.
И верно. Протащились с версту. Стоит их дощаник, к сосне привязан, будто лошадь.
Погрузились, поплыли. Низкое место скоро кончилось. Взгромоздились утесы – один к одному. Гладкие, как стена, на вершинах облака гнездятся по-орлиному.
Иван глядел-глядел да за шею взялся. Засмеялся Аввакум:
– То-то люди говорят – «заломя голову». Вон на какие кручи посылал нас Афанасий Филиппович. Совсем сдурел от власти.