Ай да сын!
Шрифт:
Штирлицу казалось, что в РСХА все посходили с ума: охранники тянули в знак приветствия не одну, как всегда, а обе руки, большинство коллег, издалека завидев его, бросались наутек, а те, кому некуда было бежать, говорили: «Гитлер капут!». Просидев некоторое время у себя в кабинете, он обнаружил пропажу спичек, видимо их спионерил Холтофф. Штирлиц пошел попросить огоньку, но все от него разбегались. Когда же ему удалось найти какого-то хромого шарфюрера, то вместо того чтобы одолжить спички, он стал рассказывать про свою семью и детей. Штирлиц не дослушал его и продолжил охоту. Следующая «жертва» вместо спичек отдала ему часы и кошелек. Штирлиц догадывался, что тут не обошлось без козней завистников, ведь те же люди, которые сейчас разбегаются от него как клопы, готовы были просить у него автограф, после допроса русской радистки.
Ноги сами принесли Штирлица к кабинету Мюллера. «Этот убегать не станет», — подумал он и вошел. У дверей его встретил растерянный Шольц с множественными следами ног на мундире. Он поспешно прижался к стене, пропуская Штирлица.
Одна створка двери кабинета лежала на полу, другая болталась на одной петле. В самом кабинете был такой разгром, будто через него пробежало стадо слонов. Войдя, Штирлиц опустил руку в карман, а Мюллер быстро сунул руку под газету.
— Извините, у вас огоньку не найдется? — спросил Штирлиц, доставая папиросу.
Мюллер достал из-под газеты спички и протянул их ему. Штирлиц закурил.
Чтобы как-то заполнить возникшую паузу, Мюллер спросил:
— Штирлиц, вы говорите по-немецки?
Штирлиц подавился дымом. Мюллер суетливо вскочил из-за стола, похлопал его по спине, и, как бы случайно заслоняя плакат с русским шпионом, заговорил:
— Я не понимаю, почему меня все боятся. Я старый добрый человек, о котором распускают слухи. Ваш Шелленберг в тысячу раз злее меня, только он умеет улыбаться и говорить по-французски, а я ем яблоки с косточками. Я никогда не обижал коммунистов, разве что расстреливал, но это все Кальтенбруннер виноват: он меня заставлял, а я не причем?
— Конечно, — согласился Штирлиц, а Мюллер, ободренный этим, сказал:
— Пойдем.
— Куда?
— Мне надо сказать вам одну важную вещь, а у меня в кабинете очень дорогие пуленепробиваемые стекла, если вы их разобьете, то всю жизнь будет не расплатиться, так что давайте лучше выйдем.
— Ну, давайте, — вздохнул Штирлиц, с горечью подумав, что эпидемия сумасшествия не миновала и этот кабинет. «Совершенно теряют голову от поражений на фронтах», — подумал он, пропуская Мюллера вперед.
— Только после вас, — сказал Мюллер, — а то еще шандарахнете меня как Холтоффа.
— Воды! — простонал Холтофф, хватая его за брюки.
— Да ну тебя! — отмахнулся от него Мюллер.
— Дайте вы ему попить, жалко же, — сказал Штирлиц.
— Напоите, — буркнул на ходу Мюллер, обращаясь к Шольцу.
— Чем?
— Чем хотите, только не коньяком: ему хватит.
Холтофф с благодарностью взглянул на Штирлица: русский шпион был первым за этот день, кто отнесся к нему по-человечески.
— Мы, видимо, вернемся, — нарочито весело сказал Мюллер.
— Но я еще не вызывал машину, — заметил Шольц.
— А мы никуда не едем.
— Вернетесь скоро?
— Как получится, Шольц, как получится.
— Не пуха вам, господин обергруппенфюрер!
Мюллер вздохнул и, ничего не ответив, повел Штирлица вниз в подвал. Шольц проводил их долгим печальным взглядом. «Ай да сукин сын!» — подумалось ему.
Переговоры с американцами от имени Гиммлера вел генерал Вольф (таки истинный ариец). Летчик, возивший в Берлин его донесения, каждый раз замечал, как осунулся и похудел генерал.
— Передадите это в собственные руки рейхсфюреру, — говорил он, дрожащей рукой отдавая очередную депешу.
— Передать еще что-нибудь?
— Да, передайте, — быстро, дрожащим голосом заговорил Вольф, воровато озираясь. — Скажите ему, что я больше не могу, что завтра я сам полечу в Берлин.
— Слушаюсь, — сказал летчик и полез в самолет.
— Если вас собьют, — сказал Вольф, судорожно хватая его за руку, — съешьте этот пакет еще до того, как отстегнете парашют.
— Это невозможно, — отвечал педантичный пилот, глядя на огромный пакет.
Вольф поспешно протянул ему банку с горчицей.
— Слушаюсь! — козырнул летчик.
— И помните: никто, кроме рейхсфюрера, не должен ничего знать.
Выслушав доклад летчика, Борман невольно испытал чувство мстительной радости. «Так значит, Вольф возвращается?» — переспросил он, разбив портрет Гиммлера о голову секретаря. — Ну теперь они в моих руках. Теперь я отучу этого засранца рейхсфюрера от всяких там переговоров за моей спиной!
Он вызвал двух своих лучших агентов и, дав каждому по морде, сказал: «Поедете на аэродром. Как только появится генерал Вольф, действуйте по инструкции N125/674-IV-A». Это означало: один бьет по зубам, другой бросается сзади и скручивает руки, а потом «объект» сажают в машину и отвозят к Борману.
Штирлиц не сразу решился войти в кабинет Шелленберга. После того, как стало известно, что он — советский разведчик, можно было ожидать любой реакции. Но, против ожиданий, Шелленберг встретил Штирлица очень радушно:
— Штирлиц! Тысячу лет тебя не видел! Что же ты ко мне не заходишь? Тебе Столичной?
— Я за рулем.
— Прости старого дурака: конечно Московской.
Он налил Штирлицу полный стакан, а себе плеснул немного в рюмку и сказал:
— Россия. Какое емкое понятие! Сколько связано с ней: загадочная русская душа, русская зима, русская тройка, русские дороги, русская водка, русская свинья, я имею в виду русскую кухню. За Россию, Штирлиц, до дна!
Штирлиц пригубил стакан.
— Я уезжаю, — грустно сказал он.
— Начальство вызывает?
— Да нет, просто дела всякие.
— Рвешь когти? Понимаю, этот Мюллер кого угодно достанет, не обращай на него внимания.
— Да я не из-за этого, — промямлил Штирлиц, изучая свои ногти.
— Понимаю, — внезапно загорелся Шелленберг, — это тайна. Я знаю, что такое тайна: сам работаю в разведке, можешь мне довериться: когда дело касается чужих тайн, я могу молчать как кремлевская стена.