Айза
Шрифт:
— Сочувствую вам и рада за тетю.
— Нет. Вы не сочувствуете. С чего это вам мне сочувствовать, хоть я и племянница Факундо Каморры. — Имельда помолчала. — Вы, Баэсы, всегда были несчастьем семьи Каморра, но это естественно, ведь это же льяно, где хозяевам наплевать на своих пеонов. Так было от Сотворения мира, и так будет всегда, пока существует саванна. Всегда будут «белые» и «темные».
— Что вы от меня хотите?
Имельда посмотрела на нее с удивлением:
— От вас? Ничего. Чего я могу хотеть, если даже не знала, что вы здесь? — Она посмотрела на Аурелию: — От вас мне тоже ничего не нужно. И от
— Зачем?
— Просто из любопытства. — Имельда попыталась улыбнуться. — Разве не естественно, что женщину, оставшуюся на бобах, мучает любопытство и желание познакомиться с соперницей?
— Айза вам не соперница и никогда не была ею, что бы там ни говорил Кандидо Амадо.
— Ну, а он думает по-другому, — заметила Имельда. — Он прямо спятил: то созывает пеонов и приказывает им вооружиться, чтобы идти вызволять его невесту, то запирается в Комнате Святых и пьет все что попадется, а спиртного, уверяю вас, в «Моррокое» хоть залейся. Говорю вам, он сумасшедший, — заключила она. — И за исключением женитьбы на мне, я считаю его способным совершить любую глупость.
— Это у него пройдет. Подобные безумства у всех проходят.
Эти слова произнесла Селесте, Имельда повернулась к ней и уверенно сказала, тщательно подбирая слова:
— Ваш кузен не такой, как все. Ваш кузен родился ненормальным, рос изгоем, и его жизнь протекала между двумя полюсами: стыдом за родителей и страшным самомнением. Он то смеется, то без всякого перехода впадает в ярость, и точно так же то лезет с нежностями, то начинает меня колотить или напрашивается, чтобы я его колотила до изнеможения. — Она сделала глоток, словно желая себя подбодрить. — У нас бывают настоящие потасовки! — добавила она. — Несколько раз мы чуть не поубивали друг друга, но ему это нравится. Господи! Не знаю, зачем я сюда приехала и рассказываю вам про эти безобразия. Единственное, чего мне хотелось, — это познакомиться с девушкой, прежде чем решить, вернуться ли мне в бордель, выйти замуж за Рамиро или остаться и ждать. — Она помолчала. — Вы же меня понимаете, правда? Да, думаю, что понимаете.
— Я вас понимаю, — кивнула Аурелия, а затем крикнула внутрь дома: — Айза! Айза… Можешь на минутку подойти? Здесь кое-кто хочет с тобой познакомиться.
Через несколько секунд Айза Пердомо появилась в дверях. Она щеголяла в старых штанах брата и запятнанной краской рубашке, лицо и руки тоже были перепачканы.
Девушка остановилась на пороге и посмотрела на Имельду Каморру, которая в свою очередь оглядела ее с головы до ног и проговорила:
— Это несправедливо.
— Что вы сказали?
— Что это несправедливо, — повторила Имельда Каморра. — Я начинаю понимать Кандидо, но несправедливо, что существуют такие люди, как ты.
~~~
Комната Святых была единственным помещением в доме, куда комары не казали носа.
Комната Святых всегда была заперта, из нее никогда не выветривался запах увядших цветов, ладана и лампадок, который отпугивал даже ненасытных кровососов. В жаркие ночи, когда они тучами налетали из последних луж, оставшихся от водоема, Кандидо Амадо дожидался, когда мать уснет, и, прихватив с собой бутылку крепкой каньи и папиросы с марихуаной, усаживался в старое кресло доньи Эсмеральды,
Впрочем, Кандидо Амадо не столько думал, сколько обсасывал одну и ту же мысль, потому что зациклился на идее сделать так, чтобы девушка вышла за него замуж.
Она выйдет! Он хотел не овладеть ею, обладать, ласкать, целовать или насиловать, а жениться, потому что под влиянием набожной матери и ханжеской морали покойного отца брак, освященный церковью, представлял для него форму самого полного и окончательного обладания, существовавшего под покровом небес.
И если Кандидо Амадо в чем-то был в жизни уверен, так это в том, что его единственным желанием было стать хозяином самой младшей из Пердомо Вглубьморя до скончания веков.
Вот поэтому он до бесконечности прокручивал в голове одну и ту же мысль.
Он прокручивал ее, сидя в окружении картинок, алтарей и изваяний, которые взирали на него с каждой стены и из каждого угла, и недоумевал, как это мать отличает святого Панкратия от святого Антония или святого Ианнуария, если в его представлении все они были одной и той же куклой, только в разных одеяниях.
Таким образом, больше недели сладковатый запашок марихуаны служил дополнением к стойким ароматам, пропитавшим Комнату Святых, но на рассвете десятого дня донья Эсмеральда была вынуждена принять меры. Ну разве это не святотатство: сын громко храпит, сидя в кресле с широко разведенными ногами, а на вытертом ковре валяется ополовиненная бутылка рома и по дорогим ее сердцу алтарям святой Агаты и святого Августина разбросаны десятки окурков?
— Выметайся отсюда! — первое, что она сказала, разбудив сына; с этой целью ей пришлось что было силы его трясти. — Из всего, что у меня было, вы оставили мне только этот угол, а теперь ты и его занял… Это ни в какие ворота не лезет!
Кандидо Амадо поднял на нее сонный взгляд и провел тыльной стороной ладони по пересохшим губам.
— А куда, по-твоему, мне деваться? — недовольно спросил он. — Комарье вконец озверело.
— Чего ты мне рассказываешь? Отправляйся к себе в кровать и задерни москитный полог… Впрочем, я сомневаюсь, что хоть один комар отважится тебя укусить, ведь у тебя в жилах течет скорее ром, чем кровь.
Эсмеральда начала самым тщательным образом наводить чистоту, с маниакальной скрупулезностью возвращая на место каждую лампадку и каждый цветок, а сын следил за ней, не вставая с места, в тысячный раз спрашивая себя, действительно ли это существо, к которому он испытывал глубокое отвращение, доводилось ему матерью и долго ли ему придется еще терпеть ее присутствие, каждую минуту напоминавшее ему, кто он такой, откуда появился и сколько всяких неблагоприятных обстоятельств определяют его существование.
При виде ее — когда она вот так хлопотала, поправляя одеяния святых и дев и бормоча под нос, адресуя каждой картинке или кукле особую молитву, — он невольно осознавал, что как был, так и остался «сыном дурочки, плодом исповедальни, любимцем самуро и грифов».
— Ну что, увидела святого Иакинфа?
Она обернулась и недоуменно посмотрела на него:
— Что ты сказал?
— В тот день, когда мой отец попросил тебя снять трусы, чтобы ты увидела святого Иакинфа, тебе и правда удалось его увидеть?