Айза
Шрифт:
Иногда, проснувшись среди ночи после того, как она до изнеможения предавалась любви с воображаемым Асдрубалем Пердомо, Селесте испытывала необходимость в каком-нибудь физическом наказании. Однако, стоило только опять закрыть глаза и вновь ощутить прикосновение его ручищ, всякое сопротивление ослабевало, и она полностью отдавалась наслаждению, в тиши и одиночестве представляя себе, что ее ласкает Асдрубаль Пердомо.
Днем она не решалась на него взглянуть из опасения, что он прочтет в ее глазах правду: она всю ночь напролет предавалась с ним сумасшедшей любви. Однако стоило ей увидеть, как он с обнаженным торсом увлеченно обстругивает
Это заметили только двое. Во-первых, Айза, которая не имела привычки делать замечания, даже если ее что-то беспокоило; во-вторых, Акилес Анайя, который не стал церемониться, решив поговорить с Селесте начистоту.
— Мне не следует вмешиваться, хозяйка, — сказал он. — Но в последнее время я примечаю, что вы то и дело дергаетесь, словно марака [62] на субботней вечеринке. — Старик скручивал одну из своих вонючих желтоватых сигарет. За окном лил вечерний дождь, а семья Вглубьморя была целиком занята сооружением первых шпангоутов своей шхуны. — Что с вами творится, хозяйка?
62
Марака — ударно-шумовой музыкальный инструмент, разновидность погремушки.
— К чему этот вопрос кумушки-сплетницы? Насколько я понимаю, тебе и так хорошо известно, что со мной творится.
— И это вас не беспокоит? Меня бы обеспокоило.
— А почему, ты думаешь, я не сплю по ночам, а днем хожу как в воду опущенная, словно гуакамайо [63] в период линьки?
— Он почти мальчишка.
— Не доставай меня!
— С виду такой великан, но, в сущности, он ребенок, к тому же спит и видит, как ему вернуться в море.
— Я и не собираюсь ему мешать и думаю помочь, чем только смогу. — Она замолчала и взглянула в глаза старику: — Но скажи-ка, будь я сорокалетним мужчиной, а он — двадцатилетней женщиной, возникло бы у тебя какое-нибудь возражение?
63
Гуакамайо, или ара, — крупный попугай (длина до 95 см) с очень яркой и красивой окраской.
— Ни малейшего.
— И что же тогда?
— Что? — переспросил старик, закуривая свою сигарету. — Будь у моей кобылы огромный цветной клюв, она была бы туканом… — Он покачал головой. — Мир устроен так, как устроен и как всегда был устроен. Штаны сидят на вас лучше, чем на большинстве тех, кто способен укротить жеребца в этой саванне, но это не значит, что вы можете изменить обычаи, которые были древними, когда я еще сосал материнскую грудь. — Он фыркнул. — И проблема возникнет не завтра, потому что вы — женщина, которая еще способна очаровать любого; проблема возникнет потом.
— Думаешь, я этого не знаю?
— Кажется, будто вы стараетесь об этом забыть.
— Есть вещи, которые невозможно забыть, как ни пытайся… — Селесте выдержала
— Видел его пару раз на петушиных боях.
— Все говорили, что он был всего лишь хам, бабник, пьяница и задира, однако мне он открылся как мечтательный, нежный и чувствительный человек. Какое право имел мой отец его убивать?
— Никто не имеет права никого убивать, однако можно понять, почему отец, застав свою дочь в руках типа с репутацией Факундо Каморры, выходит из себя. А если это вдобавок еще и Баэс, тут и говорить нечего.
Селесте не сразу ответила. Она долго смотрела на Асдрубаля Пердомо, который закончил рубить толстое бревно и выскочил под дождь, чтобы дождевая вода его охладила, свободно стекая по всему телу, и скорбно покачала головой.
— Право носить имя Баэсов зачастую дорого обходится, — проговорила она. — Слишком дорого.
~~~
Гойо Галеон был человеком среднего роста, крепкого телосложения, с оливковой кожей, глазами медового цвета, которые, когда сверкали, казались золотистыми, прямо как у хищника из семейства кошачьих, и с длинной и вьющейся львиной гривой, которая еще в ранней юности полностью поседела.
Гойо Галеон был четвертым из девяти братьев, среди которых ни один не отличался мягким нравом, и тем не менее сумел навязать свою волю остальным членам своего не самого миролюбивого семейства, а все благодаря хитрости, хладнокровию и поразительной, неописуемой жестокости, еще в юности превратившей его в самого знаменитого головореза по обе стороны границы.
Конокрад, разбойник, грабитель банков, наемный убийца и террорист, не признававший никакой морали, кроме собственной выгоды, он постепенно свел свою деятельность к самому прибыльному и наименее рискованному занятию — «охоте». Хозяева имений, земельный владений, каучуковых плантаций, шахт и лесоразработок хорошо платили ему за голову каждого причинявшего им беспокойство туземца, которых он уничтожал, чтобы неповадно было ошиваться около лагерных стоянок, воруя, досаждая или требуя возвращения земель.
Он обосновался на острове на реке Мета, прямо на границе между двумя странами, и туда обычно приезжали те, у кого появилась в нем нужда.
Подкупая представителей власти с той и другой стороны реки (вдобавок те время от времени прибегали к его услугам в эпоху, когда как Венесуэлу, так и Колумбию с небывалой силой раздирали внутренние политические противоречия), Гойо Галеон на протяжении последних лет мог сохранять удобное равновесие, что позволяло ему жить спокойно, без потрясений и необходимости постоянно уносить ноги от тех, кто упорно добивался, чтобы он ответил за свои бесчисленные преступления.
Он делил жизнь и постель с двумя негритянками, двумя сестрами из Гвианы, длинноногими и грудастыми, а неподалеку от острова околачивалось полдюжины уголовников, слепо ему подчинявшихся, поскольку если Гойо Галеон и умел что-то, кроме как убивать, так это удерживать власть, не позволяя никому оспорить его авторитет.
Он никогда не выказывал своих чувств, и не стал этого делать сейчас, узнав о трагической гибели братьев. Однако Рамиро, хорошо его знавший, потому что, сколько себя помнил, тот был его наставником и кумиром, понял, что известие сразило Гойо, так как его глаза пожелтели больше, чем обычно, а уголки рта дрогнули.