Аз воздам
Шрифт:
Жалкий вид имел этот храм свободы: грязный дощатый пол, два прислоненных к стене стула, пустые винные бочки, заменявшие кресла, и еловые доски на козлах вместо столов. Обои, когда-то украшавшие стены, висели теперь клочьями, обнажая растрескавшуюся штукатурку.
Вся комната имела желтовато-серый оттенок, на котором лишь красный республиканский колпак, повешенный на подставке вроде гильотины, выделялся ярким пятном.
В последние месяцы число действительных членов клуба значительно уменьшилось; они истребляли друг друга, ежедневно поставляя новые жертвы для гильотины, ибо главным девизом клуба было: «La guillotine va toujours!» [14]
14
Гильотина не может ждать! (фр.)
После убийства Марата первое место в клубе принадлежало Мерлену и его молочному брату, Фукье-Тенвилю, самому кровожадному деятелю той эпохи. А молочные братья всегда действовали друг против друга. Стараясь подорвать популярность своего соперника, каждый неустанно обвинял другого в измене. В данный момент Фукье-Тенвиль одержал верх – Мерлену не удалось выполнить возложенное на него поручение. В последние недели члены клуба были заняты исключительно свержением депутата Деруледе. Анонимный донос окрылил надеждой кровожадных патриотов, но… Мерлен вернулся с пустыми руками. Арест аристократки был лишь слабой наградой за неудачу.
Войдя в низкую, плохо освещенную комнату, Мерлен сразу почувствовал враждебное настроение товарищей. Фукье-Тенвиль, окруженный приверженцами, восседал на одном из двух имевшихся в комнате стульев. На столе стояли стаканы, наполненные картофельным спиртом, что весьма красноречиво свидетельствовало о настроении собравшихся. На всех присутствующих были черные блузы и поношенные штаны – характерный костюм санкюлотов. Головы членов клуба украшал неизменный фригийский колпак с трехцветной кокардой.
На приветствие вошедшего все ответили насмешками и злобными взглядами. Один из патриотов, широкоплечий гигант-грузчик, подкатив пустой бочонок к столику Мерлена, уселся напротив.
– Берегись, гражданин Ленуар, – со злобной насмешкой сказал Фукье-Тенвиль, – гражданин депутат Мерлен еще, чего доброго, арестует тебя вместо депутата Деруледе, которого упустил.
– Ничего! Я не боюсь! – ответил Ленуар, чертыхаясь. – Гражданин Мерлен для этого слишком большой аристократ – его руки слишком чисты для грязной работы республики. Не так ли, господин Мерлен?
– Мой патриотизм достаточно хорошо известен и не боится никаких нападок. А что касается обыска в доме гражданина Деруледе, то мне сказали, что имеются улики, а их там не оказалось.
Ленуар сплюнул и, скрестив на столе свои черные от угля руки, тихо сказал:
– Истинный патриот, как его понимают верные якобинцы, сам создает необходимые улики.
Крики: «Да здравствует свобода!» – приветствовали замечание подстрекателя.
– Да вы дурак, гражданин Мерлен. Вы что, не поняли, что женщина просто сыграла свою игру? – продолжал ободренный Ленуар.
Мерлен побагровел от злости.
– А что я мог сделать? – пробормотал он. – Женщина сама донесла на него…
Грубый хохот был ответом на эту слабую самозащиту.
– По вашему закону, гражданин депутат Мерлен, – саркастически заметил Фукье-Тенвиль, – подозрение в измене уже есть преступление против республики. Очевидно, издавать законы куда легче, чем повиноваться им.
– Но что же я мог сделать?
Оттолкнув от себя пустой бочонок, гигант Ленуар встал, полный презрения к Мерлену.
– Полюбуйтесь-ка на эту невинность. Он еще спрашивает, что ему было делать! Братья! Патриоты! Друзья! Гражданин депутат находит в печке обгоревшую бумагу, разорванный портфель, в котором, очевидно, были документы, и все-таки еще спрашивает, что ему было делать!
– Но девка сказала, что это были ее письма.
– Настоящий патриот нашел бы бумаги в комнате Деруледе, а не у женщины! В руках преданного слуги республики были бы и уцелевшие документы, он «нашел» бы хоть одно письмо, адресованное вдове Капета, [15] и оно послужило бы достаточной уликой против Деруледе. Изменник – тот, кто оставляет на свободе врагов отечества только из страха перед яростью черни.
15
Так называли после казни Людовика XVI Марию Антуанетту.
Энтузиазм Ленуара нашел себе отклик; посыпались невообразимая брань и сквернословие. У гиганта-грузчика был сильный и грубый голос. Он говорил с каким-то странным акцентом, почти неуловимым, но совершенно не похожим на грубый выговор низших слоев Парижа.
Во время пылкой речи Ленуара один Фукье-Тенвиль не проронил ни слова. Он молча наблюдал за человеком, сумевшим привлечь на свою сторону слушателей. Наконец он не выдержал:
– Говорить-то легко, гражданин Ленуар, – так, кажется, вас зовут? – однако среди нас вы почти чужой и ничем еще не доказали республике, что можете похвалиться не только словами, но и делами.
– Кто не говорит, тот и не делает, гражданин Тенвиль, – вас так, кажется, зовут? – с усмешкой возразил Ленуар. – Вот вы все тут осуждаете гражданина Мерлена за то, что он дал себя одурачить. Я тоже разделяю ваше мнение, но…
– Черт возьми! И в чем же тогда ваше «но»? – заметил Тенвиль, когда тот сделал паузу, как бы желая собраться с мыслями.
Придвинув бочонок к столу, Ленуар уселся напротив Тенвиля и группы якобинцев. Горевшая сальная свеча отчетливо нарисовала на стене тень его большой головы во фригийском колпаке и широких плеч в рваной вязаной фуфайке с отложным воротником, а его тонкие длинные пальцы беспрерывно будто душили какое-то никому не видимое существо.
– Ведь всем нам известно, что гражданин Деруледе – изменник, не так ли? – обратился он к присутствующим.
– Да, да! – раздалось со всех сторон.
– Так решим по числу голосов – смерть или свобода.
– Смерть, смерть! – закричали все кругом, и двенадцать рук поднялись вверх, требуя смерти Деруледе.
– Итак, остается только решить, как привести в исполнение наш приговор.
Увидев такой счастливый для себя исход, Мерлен ободрился и тоже подвинул свой бочонок к столу.
– Что же вы нам посоветуете? – обратился он к Ленуару.