Азартная игра

Фрэнсис Феликс

– Так какого черта ты вдруг приперся со всеми этими вопросами? – Веселье, царившее всего две минуты назад, испарилось полностью.

– Я просто пытаюсь помочь тебе, Билли.

– Мне не нужна твоя гребаная помощь, – злобно огрызнулся он.

– Ты уже говорил мне это однажды, а потом оказался здесь. В следующий раз это будет не больничная палата, а морг.

Он откинулся на подушки и промолчал.

– Ладно, – сказал я. – Не хочешь говорить, кто, не надо. Но хоть скажи, как это получилось, что ты задолжал кому-то сто тысяч. Тогда, возможно,

я дам тебе дельный совет о том, как распоряжаться своими финансами.

– Не могу, – пробормотал он, глядя в потолок. – Даже если меня не прикончат, а скорее всего, это случится, я останусь без этой чертовой работы.

– Вопреки правилам и законам скачек, – процитировал я.

Он повернул голову, покосился на меня.

– Вообще-то, нет. Ну, по крайней мере, не в этот раз. В том-то и ирония.

Он умолк.

– В чем ирония? – спросил я.

– Можешь поклясться, что не работаешь на копов?

– Клянусь бутылкой шампанского, вылитой в рояль, – с улыбкой сказал я.

– И выдернутыми из горшков цветами? – с улыбкой спросил он.

– И ими тоже. – И я приложил правую руку к сердцу.

Он снова призадумался, видно, все еще решал, стоит говорить мне или нет.

– Я выиграл забег, который должен был проиграть, – вымолвил он наконец.

– Ты хочешь сказать, забег, который должен был проиграть?

– Я сказал им, что проиграю, а потом завелся, взял да и выиграл, – ответил он.

– Довольно безрассудно с твоей стороны.

– Да нет, не то чтобы… – пробормотал он. – Я сделал это нарочно. Просто надоел этот ублюдок Викерс, наступал на пятки во время всего чемпионата, вот я и старался выиграть каждый забег. Ну и напоролся. Снова пришел хоть и на секунду, но раньше.

– И кто же приказал тебе проиграть этот забег?

Билли снова призадумался.

– Ты уж извини, друг, – произнес он. – Но вот этого сказать тебе никак не могу. Иначе моя гребаная жизнь не стоит и пенса.

– Букмекер? – спросил я.

– Нет, – со всей уверенностью ответил он. – Один долбаный хлыщ.

Думаю, для Билли любой, кто говорил на королевском английском, не вставляя множества бранных словечек, являлся «хлыщом».

– Какой именно хлыщ? – спросил я.

– Не могу сказать, – ответил он. – Но если б даже и сказал, ты бы все равно ни хрена не поверил бы.

– Стало быть, этот самый хлыщ и требует у тебя сто кусков?

– Ну да, – ответил он. – Во всяком случае, он утверждает, что потерял именно столько из-за того, что я выиграл скачки. Правда, я еще не говорил с ним после этого маленького происшествия. Если встречу, скорее всего, пошлю куда подальше. Сломанная нога стоит минимум сто кусков, если не больше.

– Если он от тебя не отстанет, скажи, что ты просветил копов насчет того, кто тебя сбил.

– Не будь наивным, – заметил он. – Ребята этого сорта грязную работу делать не станут. И потом, если скажу, тогда мне точно кранты.

– По мне, так получается, куда ни кинь, всюду клин. Если скажешь, кто на тебя напал, плохо, если нет – то же самое.

– Вот тут ты прав, – согласился он. – Стоит хотя бы раз сказать им «да», и ты попался, на крючке до конца дней. Возьмут тебя за яйца и никогда уже не отпустят. – Он снова откинулся на белые подушки, и мне показалось, что на глазах его блестят слезы.

– Билли, – осторожно начал я. – Выхода не найти, если не бороться.

– Я вне игры, – пробормотал он в ответ. – Не собираюсь лезть на рожон, иначе мне крышка. Да и жокейскую лицензию отберут.

– И как часто ты играл в эти игры? – тихо спросил я.

– Слишком часто, черт бы меня побрал, – ответил он.

Я удивился. Билли всегда имел репутацию честного жокея.

– В общей сложности раз десять, наверное, – продолжил меж тем он. – И длилось это года три, около того. Но я решил завязать, когда в декабре Фрэнк Миллер сломал ногу и у меня появился шанс выиграть чемпионский титул.

– А потом вдруг возникает Марк Викерс, очень сильный соперник, – заметил я.

– Гаденыш, – с чувством пробормотал он. – Это нечестно, чтоб его разорвало и прихлопнуло!

«Жизнь вообще не слишком честная штука, – подумал я. – Да спроси любого, кто болен раком».

Когда я вернулся около полудня, Джен Сеттер уже уехала на скачки в Аттокстер. Мне, конечно, очень хотелось поехать с ней, но враги могли увидеть нас вместе и догадаться, где я остановился.

Клаудия уже начала думать, что у меня развивается паранойя. Но я предпочитал быть параноиком, нежели покойником. И стоило мне напомнить о человеке с пистолетом, как она тут же согласилась со мной почти во всем.

– Но сколько еще мы должны пробыть здесь? – спросила она. – Я так хочу домой!

– Я тоже хочу, дорогая, – сказал я. – И мы отправимся домой сразу же, как только станет безопасно.

За завтраком я спросил Джен Сеттер, как долго мы еще можем оставаться у нее.

– А сколько надо? – осведомилась она.

– Не знаю. Ну, по крайней мере, еще несколько дней.

– Пятница на следующей неделе – крайний срок, – сказала она. – Ко мне на уик-энд приезжает сестра с семьей.

До пятницы оставалось еще восемь ночей.

– Искренне надеюсь, что до этого не дойдет и мы уедем раньше, не станем тебя беспокоить, – сказал я. Но на самом деле понятия не имел, когда будет безопасно возвратиться домой.

– Не болтай глупостей, – фыркнула Джен. – Я рада такой компании. Мне с вами хорошо. Долго торчала тут одна после развода, жуткая скука.

Я вошел в Интернет и проверил свою почту. Ни одного электронного сообщения, что и понятно: выходные. За исключением сделок на иностранных рынках, продлявших рабочую неделю на несколько часов, в пятницу в пять часов вечера вся финансовая деятельность в Великобритании погружалась в спячку и просыпалась снова в восемь утра в понедельник, точно и не было никакого уик-энда.