Азеф
Шрифт:
План был в целом одобрен ЦК и возложен на группу Карла, вторым человеком в которой стал Кальвино. Несомненно, об этом знал и Азеф, но пока что, летом и ранней осенью, он не счел необходимым ставить о нем в известность Герасимова — как и о других предприятиях Карла и Кальвино, самым ярким из которых было убийство 15 октября 1907 года начальника Главного тюремного управления Александра Михайловича Максимовского.
Максимовский был совсем неплохим и незлым человеком. Баптист, что уже нетривиально для царскою чиновника. Но он занимал должность, которая сама по себе означала смертный приговор. 13 августа, например, восемнадцатилетний член группы Карла Николай Макаров убил начальника «Крестов» Анатолия Андреевича Иванова. Что касается Максимовского,
Евстолия Рогозинникова, совершенно прелестная женщина 21 года от роду, резвая, неугомонная (товарищи-террористы ласково звали ее «Медвежонком» или «Толей»), имела немалый профессиональный опыт. Она дважды арестовывалась (второй раз — по делу о покушении на Столыпина), симулировала сумасшествие, бежала. В роковой день она пришла на прием к Максимовскому. Объяснила, что ее деверь, заключенный пересыльной тюрьмы, нездоров и что она просит разрешения передавать ему питание на дом. («Я лично хочу просить об этом начальника Главного тюремного управления. Я знаю его доброту, он разрешит мне».) Милая девушка, кокетливая, с трогательной просьбой. Единственное, что запомнилось, — очень сильный запах духов, от которых болела голова.
Войдя в кабинет, очаровательная особа трижды выстрелила в Максимовского. Он дожил до утра. Выстрелив, Рогозинникова бросилась к окну, чтобы выбросить пистолет. Террористы должны были занять места у квартир министра юстиции Щегловитого, начальника Департамента полиции Трусевича, его заместителя Кудрова и петербургского градоначальника Драчевского. Предполагалось, что все они (или по крайней мере кто-то из них) выедут к месту происшествия — тут их и можно будет застичь… Но до окна Рогозинниковой добежать не удалось, ее задержали. Из кармана выпал еще один пистолет — заряженный, с обоймой.
Две сотрудницы полиции подошли к террористке, чтобы учинить личный обыск. «Осторожно, — сказала она. — Дуры, взорветесь!» Дуры проявили осторожность. В лифчике у Толи обнаружилось 13 фунтов взрывчатки.
Комиссаров собственноручно, с помощью городовых, разрядил динамит. Да, этот мерзавец был по крайней мере смел. И да — он был в этот момент у Максимовского. Как и Щегловитов, и заведующий Особым отделом Васильев, и прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский, и заместитель Герасимова Астафьев. Узнав, сколько важных чиновников находилось в доме Максимовского, резвая Толя расстроилась, что таки не взорвала его — вместе с десятками невинных жильцов. Хотя, кажется, по плану покушения динамит Евстолия Павловна должна была пустить в ход уже в охранном отделении во время допроса. И не оставить от охранки камня на камне (о чем некогда по своим соображениям мечтал Азеф)… Шнур был расположен так, что за него можно было дернуть зубами. Одуряющий и вызывающий головную боль запах исходил именно от динамита.
Вообще план этот по смелости и остроумию (и, конечно, по свирепому безумию) превосходил все сценарии Азефа, но был — в отличие от азефовских сценариев — плохо продуман. Здесь чувствуются шиллеровский авантюризм Карла и декадентски-артистическая натура Кальвино. Снова приходило время «художников террора». Впрочем, как приходило, так и уходило.
Рогозинникову повесили 18 октября. Суд был короток.
А теперь представим, что замысел террористов осуществился бы полностью… Это было бы похлеще дела Плеве. Но Азеф сохранял нейтралитет, не помогая устраивать теракт и не мешая ему совершиться.
Почему же он опять начал двойную игру? Только осторожность?
Основания проявлять осторожность у него были. Осенью ЦК получил цитировавшееся выше письмо из Саратова с изложением событий 1905 года. Вычислить Филипповского, зная участников саратовского совещания, было нетрудно. Конечно, можно было предположить, что на Азефа опять клевещут, но не слишком ли часто он становится жертвой клеветы?
Чуть позже появилась и еще одна косвенная улика. Бурцев решил устроить Бакаю, сосланному в Обдорск, побег — при условии, что тот и дальше будет ему помогать. В Тюмень, где Бакай остановился по пути, отправилась Софья Викторовна, сестра Савинкова, чтобы передать Бакаю на словах предложение Бурцева и адрес финляндской явки. Неожиданно к Бакаю, отпущенному в Тюмени на вольную квартиру, заявилась полиция с обыском. При обыске ничего не нашли, а на следующий день Бакай уехал в Териоки по указанному Бурцевым адресу. При встрече Бакай сообщил Бурцеву: обыскивали его после получения телеграммы из Петербурга о его возможном побеге.
А теперь внимание. О планах Бурцева устроить побег своему информатору знали два человека. Чернов (которому сам Бурцев рассказал это) и от него — Азеф.
Откуда знал это Бурцев?
От самого Азефа.
Как раз в то время, когда Владимир Львович занимался организацией побега своего информатора и изыскивал для этого деньги, состоялась их вторая в жизни встреча — и первый большой разговор.
Бурцев ждал в выборгской гостинице Чернова. Вдруг дверь отворилась. В дверях стоял высокий, тучный, губастый человек со знаменитым каменным лицом и знаменитой детской улыбкой. Да, наверное, он улыбался.
Что такого? Виктор Михайлович не смог сам прийти и послал товарища.
«Я быстро встал с кресла и закричал:
— А, наконец-то мы с вами встретились! Сколько лет мне хотелось с вами повидаться! Ведь у нас есть о чем поговорить!» [242]
Азеф с восторгом говорил о полезной, незаменимой деятельности Бурцева. Тот в ответ жаловался, что «все Черновы — теоретики», что от них помощи мало, а вот «было бы хорошо, если бы в моей борьбе с деп. полиции согласился вместе со мной принять участие такой революционер-практик, как он — Азеф». Революционер-практик старался вытянуть из Бурцева как можно больше сведений о его информаторах. Но, увы — он только сам все больше попадался в сети к «Шерлоку Холмсу». Чтобы развязать язык собеседнику, Азеф признался, что знает (от Чернова) не только о Бакае, но и о другом бурцевском осведомителе, Раковском. Раковский вскоре был арестован. Азеф опять себя выдал. Что касается других своих сотрудников, то Бурцев фантазировал напропалую, и Азеф «съедал» его россказни.
242
Провокатор. С. 204.
Алданов считал, что эта сцена достойна Достоевского.
«Бурцев знал, что Азеф — предатель, Азеф знал, что Бурцев это знает. Пожалуй, у Достоевского такой сцены не найти. Пошел Азеф, вероятно, на разведку. А может быть, и „для ощущений“. Ощущений у него в жизни было вполне достаточно. Но такого, вероятно, не было…
…Наглость Азефа так же граничила с чудесным, как и его самообладание. Вдобавок, страшная карьера приучила его к риску. Он был игрок и по характеру, и по необходимости» [243] .
243
Алданов М. Азеф // Алданов М. Собрание сочинений: В 6 т. М., 1991. Т. 6. С. 460.
А вот в курсе ли был Азеф, что Бурцев все про него знает, по крайней мере, обо всем догадывается? Или хотел именно это проверить? Кто здесь к месту — Достоевский или все-таки Конан Дойл?
Во всяком случае, разговор этот Азеф «проиграл вчистую».
После выборгской встречи с Азефом и тюменского обыска у Бакая Бурцев уже не сомневался в своей версии. Но прямых доказательств у него еще не было. Говорить с руководителями ПСР или людьми, работавшими под началом Азефа в Боевой организации, было бесполезно.