Азеф
Шрифт:
Думали о том, чтобы проникнуть на судно в Кронштадте. Но нет — рейд охранялся миноносцами.
И, наконец, третий путь. Покушение совершает непосредственно Авдеев. Он сам вызвался. Сначала Савинков отказал ему («вы еще не примирились с необходимостью умереть»). Но матрос настаивал на своем. В июле в Глазго приехал Азеф. При трех вождях Боевой организации Герасим Авдеев вновь повторил: он лично выстрелит в императора.
Это упрощало дело.
То есть… для кого упрощало? Для Азефа?
В воспоминаниях Савинкова, написанных в начале 1909 года, выбор именно этого варианта покушения выглядит
«Все эти обсуждения, несмотря на то, что Азеф лично входил на корабль и рассматривал разные дырки, — на меня сделали тогда такое впечатление, что какой бы план ни был предложен, Азеф его все равно разобьет… На второй или третий день этих заседаний я не удержался и сказал об этом Азефу в очень резкой форме. Что „ничего мы тут не сделаем, а вот будь здесь максималисты, они бы сумели сделать, а мы только языком треплем“» [262] .
262
ГА РФ. Ф. 1699. Оп. 1. Ед. хр. 133. Л. 94.
Хотел ли Азеф сорвать покушение? Он мог это сделать. Достаточно было одного письма Герасимову — и Николай II просто-напросто не явился бы под благовидным предлогом на церемонию приемки корабля. Азеф получил бы очередную служебную благодарность. Может быть, премию. Удавка на его шее в ПСР затягивалась бы тем временем все туже. Но ведь… всегда можно купить билет в Новую Зеландию?
Впрочем, это праздные разговоры. Азеф не написал этого письма. Он пошел на риск.
Авдееву был назначен дублер, вестовой Каптелович. Оба получили оружие и инструкции. Каптелович произвел на Савинкова неприятное впечатление — «скорее лакей, а не матрос», но он горел террористическим жаром.
«Рюрик» ушел в Гринок. Авдеев оттуда писал Савинкову:
«Я только теперь начал понимать, что такое я. Я никогда не был и никогда не буду работником-пропагандистом… Я теперь глубоко, серьезно подумавши, представляю себе выполнение порученной мне задачи. Вот это, действительно, радость… Я говорю, что я пушка, которую заряди, да выпали из нее, а на корабле мне говорят: иди, трепли языком… Приходится, в силу необходимости, покориться. А как покориться? Я чувствую, что я закалил пружину и теперь эту пружину приходится сильно гнуть, боюсь, как бы не сломать ее… А может быть… Нет, одна минута разрешит более целых месяцев. Тогда лучше видно…»
Это письмо было бы знаменито, если бы месяц и десять дней спустя «пушка» выстрелила.
Но Авдеев был рядом с царем, подавал ему лимонад. Каптелович с электрическим фонарем показывал Николаю помещения корабля. Ни тот ни другой не сделали выстрела.
Это было 23 сентября (7 октября) 1908 года.
Почему?
Есть разные версии. По одной — малодушие. По другой — давление Костенко и других сторонников восстания. Во всяком случае, сам Костенко рассказывал об этом в 1928 году Вере Фигнер:
«Надо было выбирать: либо крупное массовое выступление во всероссийском масштабе, либо покушение — акт отдельной личности и крушение давно задуманного коллективного
Так или иначе, покушение сорвалось, и как будто не по вине Азефа. В глазах эсеров, во всяком случае, это было совершенно очевидно. И это давало «защите» Азефа (и «обвинению» в адрес Бурцева) на парижском суде важнейший аргумент.
263
Фигнер. С. 210.
А в глазах историков?
Прайсман, например, убежден, что, будучи «знатоком людей», Азеф понимал, что Авдеев не выстрелит. Что здесь можно сказать? Никакое «знание людей» не может дать полной гарантии. Тем более — при наличии дублера. И уж совсем не мог Азеф предсказать странных игр Костенко, который сначала сам представил эсерам потенциальных террористов, потом не позволил довести задуманное до конца.
Если бы покушение удалось, Азеф триумфом, хотя и очень рискованным триумфом, закончил бы свою двойную карьеру. «…Тогда (при удачном исходе цареубийства. — В. Ш.) вы мне ничего бы не сделали. Если бы вы меня стали обвинять, то все наплевали бы вам в глаза» — так сказал Азеф Бурцеву четыре года спустя. И он, разумеется, был прав.
Хуже всего было бы, если бы двух матросов случайно арестовали. Или — что уж совсем плохо — если бы в укромном закутке на судне наткнулись бы на злоумышленника с динамитом. Тогда Азеф оказался бы между двух огней: ему крайне трудно было бы защититься от революционного суда — и так же трудно оправдаться перед Герасимовым.
Не говоря уже о том, что теракты в максималистском духе, с обильными посторонними жертвами были не в его вкусе.
То, что получилось, было, пожалуй, удобнее всего.
Но, допустим, Азефу удалось бы выйти сухим из воды. Что дальше? Рано или поздно игра должна была бы чем-то закончиться. Либо арестом БО, либо цареубийством.
А закончилась совсем иначе. Дело в том, что примерно за две-три недели до прибытия «Рюрика» в Кронштадт случилось другое, совсем незаметное событие. Роковое для Азефа.
КЁЛЬН — БЕРЛИН
Бурцев буквально «впивался» в любого информированного, но поссорившегося с властью чиновника. Мы упоминали о его попытках (неудачных) «разговорить» Зубатова.
В начале 1908 года в Финляндии произошла его первая встреча с Лопухиным. После своей скандальной отставки бывший начальник Департамента полиции и эстляндский губернатор пытался открыто перейти на сторону освободительного движения. Но в конституционно-демократическую партию его не приняли (отчасти потому, что он хотел сразу войти в ЦК; примерно та же история, что у Гапона с эсерами). Не приняли, как бывшего прокурора и полицейского начальника, и в коллегию адвокатов. Лопухин работал юрисконсультом в промышленных фирмах.