Багряный декаданс

Солнцева Анастасия

— Что? Это озеро? — размашистым движением я смахнула снег со льда и с удивлением поняла, что лежу на поверхности замёрзшего водоема, испускающего из своих недр насыщенное голубоватое свечение. Обескураженно обвела взглядом периметр озера. С одной его стороны топорщились битые каменные глыбы, будто кто-то выкорчевал и пережевал горы. Уцелела лишь одна скала, продолговатая, вытянутая, напоминающая стену, опасно отвесная и из-за этого кажущаяся неприступной. И было совершенно непонятно, каким образом в этой скале образовалось скопление пещер, напоминающих соты. Они были неравномерными, непропорциональными, какие-то входы были меньше, другие больше, отдельные проемы вовсе напоминали отверстия от попадания ядра. И все же, создавалось впечатление, что пещеры эти были не природными, а рукотворными и носили четкую функциональную и вполне определенную цель.

Напротив, в той стороне, откуда прибежала я, находился замок. Цвета графита, с миниатюрными балконами, шпилями и минаретами, ажурный и будто бы сложносочиненный, совершенно не монументальный, но, тем не менее, мрачный, на фоне безлюдного необитаемого пейзажа напоминающий последнего титана, удерживающего на своих негнущихся плечах падающую небесную твердь. Последний оплот в разрушительном вихре войны. Бесконечно одинокий, оставленный людьми и богами. В его островерхих чертах, ребристых сводах и воздушных опорах угадывались образы готических аббатств и средневековых аристократических обителей, в которых доминировал и подавлял абсолютизм власти и веры.

— И как я его сразу не заметила? — спросила саму себя я, с удивлением взирая на замок, в котором не подсвечивалось светом ни одно из многочисленных окон.

А Сократ продолжал скрести.

— Да что ты там нашел? Неужели жаренный свиной окорок? — вспылила я, подскочила на ноги, позабыв про боль, но сразу же о ней вспомнив и доковыляла до котенка, контролируя каждое движение.

Но мелкая и теперь совершенно неболтливая живность не одарила мое появление своим вниманием, продолжая яростно скрести когтями, периодически смешно шипя на лед в одном конкретном месте.

— Перестань, — вздохнула я, схватила пушистого поперек худого, ввалившегося живота, сунула в карман и всмотрелась в застывшую воду. — Ох…

Глава 44

Это была картина. Картина, вмороженная в лед, который в сочетании с ярким, писанным насыщенными красками портретом, напоминал толстое защитное стекло в музее.

На картине была изображена девушка, маленькая, хрупкая, но с очень взрослым взглядом. Лицо вытянутое, элегантное, с оттенком печали и понимающего сожаления. Глаза большие, вытянутые к вискам и до боли напоминающие глаза… Сатуса. Зеленые, такие же, как и у меня, только на пару оттенков темнее. Эта темнота придавала глубины, в которую хотелось нырнуть и таинственности, которую хотелось разгадать. Она была загадкой, к которой хотелось, нестерпимо хотелось, найти отгадку, узнать, разоблачить все её тайны. Почему-то подумалось, что она, эта девушка в длинном красном платье с пышными фактурными складками на юбке и изысканными тонкими рукавами, была идеальным олицетворением темной принцессы. В руках она держала совенка, ласково обхватывая малыша ладонями. За её спиной гордо выгибала длинную шею черно-белая птица с острым вытянутым клювом, а над ней, широко распахнув крылья, парил орел.

Я долго рассматривала картину, раздумывая, как она оказалась здесь, подо льдом? Кто её здесь оставил, намеренно или нет? И почему, чем дольше я смотрела на девушку, тем более знакомой она мне казалось?

Собрав на ладонь остатки снега, я склонилась низко-низко к очищенному льду, всмотрелась в собственное отражение и громко бессловесно воскликнула. Девушка на картине и девушка в отражении льда имели одно лицо на двоих.

— Не может быть… не может быть…, - вновь и вновь повторяла я, шепча, касаясь кончиками дергающихся пальцев льда, надежно оберегающего полотно. Мне показалось, что я схожу с ума, потому что я не могла быть ею, этой незнакомкой с полотна, которая по возрасту была намного старше меня.

— Ты её нашла? — раздался надо мной голос, который произвел эффект взрыва. Я так долго не слышала чужой речи, что привыкла к её отсутствию и тишине. Я приспособилась слышать только свой голос и обычные звуки природы — шум ветра, звон капель, скрип снега. И когда кто-то заговорил со мной, мне показалось, что в меня выстрелили из пушки.

Заорав, я отпрыгнула в сторону и дергая ногами, пьяной каракатицей ринулась прочь, не сводя глаз с мужчины, чье лицо подсвечивали теперь уже ставшие привычными огоньки.

Длинные, чуть волнистые черные волосы, касающиеся высокого воротника над уверенно расправленными плечами. Насмешливая, преисполненная лукавства, улыбка. Необыкновенно дикая, звериная красота, хищная мощь, проступающая лишь отчетливее в сочетании с чистотой благородных черт лица.

Шейн Джеро.

— А я все обыскал, — хмыкнув, проговорил демон и ударом ноги легко проломил лед. От образовавшейся пробоины во все стороны разбежались изломанные трещины. Застывшее озеро будто ожило, пробудившись ото сна. Послышался скрип, стоны, громкий хруст. Удивительный звук, словно где-то там, на глубине что-то сместилось, порождая звучание низких и высоких частот, как если бы кто-то пытался настроить волну в рации. Как если бы озеро могло и пыталось разговаривать.

Шейн легко вынул совершенно нетронутое полотно в простой деревянной раме и смахнул несуществующие пылинки, любовно всматриваясь в картину.

— Портрет был в моей комнате, когда Академия начала рушиться. Я успел его вытащить прежде, чем все пошло прахом. Благодаря тебе, — он метнул в меня острый взгляд.

— Девушка…, - начала я и закашлялась. Собственный голос казался слишком хриплым, грубым, чужим. — Она… почему она похожа на меня?

— Потому что это и есть ты, — ответил Шейн, прислоняя картину к ноге и рассматривая меня, испуганно сжавшуюся в стороне. — Идем, — и протянул мне руку.

Однажды точно в таком же жесте мне протянул руку Сатус.

— Нет, — вырвалось у меня.

Шейн опустил руку, постучал пальцем по бедру, раздумывая, а после неожиданно спросил:

— Ты помнишь, какой у меня дар?

Я не сводила с его изумленных, широко распахнутых глаз и не сразу сообразила, о чем он спрашивает. Тот разговор, состоявшийся в моей комнате, произошел по ощущениям сотню лет назад. В прошлой жизни, с прошлой Мирой, оставшейся там же, в прошлом.

Но когда до меня дошел смысл вопроса, я кивнула, дернувшись будто в спазме:

— Да.

— Какой? Назови, — потребовал парень, рассматривая меня, а из глаз его струилось фиолетовое сияние.

— Ты… ты умеешь рисовать, — дрожа всем телом ответила я.

— Не просто рисовать, моя принцесса, — жестко пресек мой лепет Шейн. — Я умею оживлять то, что нарисую. Вернее, — он опустил взгляд, — умел. Создав свой главный и последний шедевр, — мужские пальцы крепче сжали непритязательную раму, — я вложил в него всего себя, а после утратил свой талант. Безвозвратно.

— Зачем ты рассказываешь это мне? — спросила я, пытаясь успокоить заворочавшегося Сократа сквозь ткань одежды. — И что ты делаешь здесь? Почему ты не с Сатусом?