Бахмутский шлях
Шрифт:
Перекосившийся квадрат «зайчика» плавал по потолку, медленно перемещаясь то влево, то вправо, то вдруг он забирался далеко в угол, высвечивал там пыльную паутину и, постояв немного, снова выскальзывал на самую середину потолка или переползал на стену.
Старый вагон покачивался, на крутых поворотах скрипел протяжно и тоскливо, и лишь колеса под ним выстукивали бодрую барабанную дробь: так-так-так… так-так-так…
Яшка приподнялся и увидел лейтенанта и незнакомого пожилого солдата — они стояли, облокотившись
— А тут, видать, немец быстро драпал: много техники валяется. Где можно — он все железо подбирает. Хозяйственный народ.
— Хозяйственный, — согласился лейтенант. — Только теперь ему не до этого хлама, исправные машины не успевает угонять.
— Мы переплавим. Доброе железо, хорошие плуги будут.
Они помолчали, и вдруг пожилой заговорил снова:
— О, даже будку на переезде взорвали! Шо ж то за стратегия такая? Ну, мост там, завод военный взорвать — это я понимаю. А вокзал, будку вот эту, школу чи там больницу, а то и простую хату — на що их уничтожать? Какая тут стратегия?
Лейтенант усмехнулся.
— Странно ты рассуждаешь, Петрович! Это ж все делается, чтобы опустошить землю, чтобы загнать людей в землянки, в пещеры, сделать их нищими и дикими, а тогда можно будет взять голыми руками и превратить в рабов.
— Так отступает же?.. Неужели ж надеется все-таки победить?
— Политика с дальним прицелом. Все это надо будет восстанавливать, а силы где взять? — горячо говорил лейтенант. — Одной соломы сколько нужно, чтобы хаты покрыть.
— Богато соломы потребуется, — согласился Петрович и взглянул на нары. — О, пассажир проснулся! Можно завтракать.
У Петровича рыжие закопченные усы и черные лохматые брови. На измятых погонах еле видна красная поперечная лычка ефрейтора. На груди справа — яркий значок гвардейца, слева на засаленной колодке — медаль.
Яшка присмотрелся и увидел, что гвардейские значки были у всех, а у лейтенанта, кроме того, еще и орден и две полоски — желтая и красная — знаки ранения.
— Ну шо ж ты сидишь? — подтолкнул Петрович уткнувшегося в книгу Григорьева. — Очи спортишь. Чи такая цикавая?
— Что? — спросил Григорьев, не отрываясь от книги.
— Чи такая интересная, кажу?
— Очень!
— Про шо ж там?
— Про войну. Понимаешь, Петрович, — отложив книгу в сторону, стал рассказывать Григорьев: — Ушел муж на фронт, а жена его вышла замуж за другого.
— От стерва! — Петрович выпрямился и долго смотрел на Григорьева, а потом философски заключил: — Ну шо ж, бывает…
— Но это еще что! — продолжал Григорьев. — Когда вернулся муж с фронта, она помогла своему второму мужу убить первого.
— Ой, ой, ой!.. — всплеснул руками Петрович и присел на ящик. — Фронтовика?! Вот же ж тыловая крыса! Ну ты дывы… — и рубанул решительно ладонью: — Расстрел! Таких надо стрелять! — Он обернулся к лейтенанту. — И в штрафную не посылать. Он там тоже увильнет и снова окажется в тылу. Стрелять на месте, верно?
Довольный произведенным впечатлением, Григорьев взял книгу и прочитал:
— «Встретил его, подозрению чуждого, ввел его в дом свой и, угостивши, зарезал, как режут быка возле яслей». Вот как.
— Ой, ой, ой!.. — ужасался Петрович. — Ну и что, расстреляли его?
— Нет. Был у фронтовика сын Орест, он отомстил за отца: убил и отчима и мать.
— Родную матерь не пощадил? Самосуд, значит, устроил? Ну, теперь его судить будут. Жалко хлопчика. Но ему можно заменить штрафной ротой. Вы как думаете, товарищ лейтенант?
— Думаю, можно, — усмехнулся лейтенант.
Заметив усмешку, Яшка решил, что они разыгрывают Петровича, и сам стал недоверчиво улыбаться, хотя до этого слушал разговор, раскрыв рот.
А Григорьев не унимался:
— И другой случай тут описывается. Тоже муж на войну ушел. Пока он там воюет, у него дома полон двор женихов — пришли свататься за жену. Красавица она у него была — Пенелопа. Она ни в какую не соглашается, а они стоят на своем: выбирай, мол, из нас любого. Так и живут у нее в доме женихи — человек сто. Едят, пьют. А она не дает согласия, потому как не знает — жив ли ее муж или убит. Он без вести пропал. Может, в плену, может, еще вернется. Во дела!
— Та шо ж то такое робится? Взять бы всех женихов да на фронт отправить, там они охолонули б трошки. Куда ж райвоенкомат смотрит? Вот тыловые крысы шо делают! И наверное, все бронь имеют?
— Не знаю, не написано.
— Где ж такое беззаконие творится?
— Это не у нас, в Греции.
— В Греции? Вот ты смотри, и там подлющий народ водится. — Петрович подумал и спросил: — Наверное, дело было в первую империалистическую?
— Нет, раньше, — закатил глаза Григорьев. — Еще до нашей эры.
— И уже такое творилось? Люди, люди, — закачал головой Петрович, принимаясь открывать консервную банку. Открыв, он вытер руки, взял бережно книгу и, отставив от глаз на вытянутую руку, стал читать по слогам: — Од… Одис… Одесса… Одиссея… «Одиссея», шо оно такое значит? Шось не по-нашему…
— Одиссей — так звали царя, про которого все тут описывается. Это к его жене свататься пришли женихи.
— Так он царем был?
— Маленьким.
— До нашей эры, говоришь? — переспросил Петрович. — Сколько ж это лет прошло?