Бахмутский шлях
Шрифт:
— А у нас таких нет, — не унимался Яшка.
Не ответил ему Андрей: он тоже не видел таких машин. Обратился к шоферу:
— Пан, это немецкая машина, дойч?
Немец стоял возле радиатора и смотрел на ребят.
— Дойч, да?
В ответ солдат ткнул пальцем в радиатор и сказал на русском языке:
— Это наша машина. И не вздумайте сотворить глупость какую.
Сказал и пошел в дом. А ребята стояли как вкопанные. Если бы немец оглянулся, он увидел бы, как они побледнели, как в их расширенных глазах
Через день немцы уехали.
Рассказал Яшка об этом случае, посмотрел гордо на своих слушателей — вот, мол, какое происшествие было. И не с кем-нибудь, а с ним самим, сам видел, сам участник!
— Ну, а дальше? — спросил Григорьев.
— Уехали, — развел Яшка руками. — Уехали — и все.
— И ты решил, что это был наш?
— А что? Может, даже и офицер наш…
— Фантазер ты, Яшка, — отмахнулся Григорьев.
Разгорелся спор, стали строить разные догадки — кто могли быть эти немцы.
А поезд все шел и шел, колеса постукивали, вагон скрипел, и бежали мимо открытых дверей оголенные березки, ветлы, черные хаты редких деревень.
На другой день, проснувшись, Яшка увидел, как и вчера, спины лейтенанта и Петровича — они оба стояли, опершись о перекладину, и о чем-то разговаривали. Оказалось, Петровичу так и не удалось ничего разузнать о своих: поезд через его местность прошел на рассвете, на ближайшей от его села станции он даже не остановился. Петрович смотрел на сожженные деревни, вздыхал:
— Все спалил…
Лейтенант его успокаивал:
— Это возле дороги, а там, может, и не тронул. Вон Яков говорит же, что их Васильевку почти не зацепила война: наши обошли, а немцы драпанули и не успели ничего разрушить.
— Дай-то бог… — отвечал Петрович.
День прошел незаметно, солнце быстро перевалило на другую сторону поезда. Длинная тень от вагонов бежала по кювету, по откосам, и, как всегда, вечер на всех навевал какое-то грустное настроение. Каждый искал, чем бы заняться, но никому не хотелось ни разговаривать, ни читать. И все обычно молчали, о чем-то думали.
По подсчетам лейтенанта поезд в Киев должен прийти ночью, поэтому он сказал Яшке, чтобы тот ложился спать и ни о чем не думал. Если что изменится, он его разбудит. Но ночь прошла, а Яшку никто не разбудил.
— Проехали Киев? — спросил он утром, еле продрав глаза.
— Давно, — отозвался Петрович. — Может, до самого Львова довезем тебя. Спи!
Но спать не хотелось. Яшка сполз с нар и встал рядом с Петровичем.
— Яка ж величезна наша держава! — проговорил Петрович. — Сколько едем — и все нет конца ей. Даже не верится, шо немец до Волги дошел. Поездом уже который день едем, а то ж с боями туда да обратно… Далеко пустили…
ЗЕЛЕНЫЙ ВЕЩМЕШОК
На каждой узловой станции лейтенант выпрыгивал из теплушки и бежал к коменданту. И всякий раз, возвращаясь, говорил Яшке: «Пока тебе везет — едем дальше».
В Луцке лейтенант задержался у коменданта дольше обычного. А когда вернулся, взглянул на своего «пассажира» как-то особенно, и Яшка понял, что предстоит расставанье.
— Да, Яков, дальше наши пути расходятся: ты на Львов, а мы на Ковель, — сказал лейтенант. — Но ничего, не горюй: я договорился с комендантом — он поможет тебе добраться до Львова. Тут уж совсем близко, пешком можно дойти — каких-нибудь километров двести, не больше.
Не нашелся Яшка что сказать: ему хотелось поблагодарить за то, что подвезли так далеко, и было очень тоскливо оттого, что приходится уходить от них. Все эти чувства теснились в его душе, и он не знал, как быть. Говорить обо всем — очень много, он не умел. Яшка взглянул на лейтенанта, на Самбекова, на Григорьева, который привел его в теплушку, — они стояли вокруг него молча, — и на Яшкины глаза сами собой навернулись слезы. Яшка хотел спрятать их, улыбнулся, но от этого слезы почему-то выкатились наружу, словно им стало тесно, и покатились по щекам. Яшка отвернулся, вытер рукавом глаза.
— Не горюй! — сказал лейтенант и похлопал его по плечу. — Будь солдатом!
— Да… я… ничего… — проговорил Яшка, сердясь на себя за слабость.
— Григорьев, у нас, кажется, есть лишний вещмешок? Тащи его сюда.
Григорьев нырнул под нары, достал вещевой мешок. Лейтенант положил в него две банки консервов, буханку хлеба, протянул Яшке.
— Зачем? Не надо, — стал тот отказываться.
— Бери, бери! Пригодится.
Петрович достал три больших куска сахара и тоже сунул в вещмешок.
— Кипятку где-нибудь попьешь.
Григорьев раскрыл вещмешок, вложил туда аккуратно книгу.
— От скуки почитаешь. Интересная книжка. Привет братухе передавай.
Растроганный такой заботой, Яшка только улыбался да смахивал украдкой совсем некстати наплывавшие слезы.
Лейтенант завязал вещмешок, помог надеть его на плечи, похлопал по спине.
— Пошли?
— Ни пуха ни пера, — сказал Григорьев.
— Счастливый путь, сынок, — напутствовал Петрович.
Яшка спрыгнул на землю. Возле вагона стоял Самбеков.
— А что ж я тебе дам, браток? — спросил он и, хлопнув себя по карманам, просиял: — Возьми вот это! — Самбеков протянул складной нож, на котором были еще ложки и вилка.
— О, ну зачем?! — замахал Яшка руками — уж очень дорогая штука была этот нож, Яшка не мог и мечтать о таком.
— Возьми, это трофейный, — сказал Самбеков.
Не понял Яшка, удивленно смотрел на Самбекова.
— Трофейный, понимаешь? У немца отвоевал, понимаешь? Бери, я себе еще достану.