Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
Шрифт:
Опять, слышу, музыка — цыганочки танцуют.
Спросил у Маши:
— И часто у вас такие вечера?
— Уже нет. Раньше было веселее — лет пять назад. Тогда вот гуляли, костры жгли цыганские.
Черана (серьезно):
— Костер зажжешь — все дети туда лезут!
— А сейчас все вечером дома сидят, телевизор смотрят, — продолжает Маша. — Не очень весело.
— Так вы как русские скоро все станете!
— Так в жизни приходится.
И спорить нечего.
А цыганочки, кажется, уже ничего, кроме музыки, не слышат! Движения у них не столько цыганские, сколько индийские, они их разучили из индийских фильмов, которые готовы по сто раз пересматривать. Им это близко. Казалось бы — прошло полторы тысячи лет, а они сохранили. Вот что значит кровь. Как она бежала — через сто поколений, десятки стран — и не растерялась!
— В Индии здорово, — считает Валера. — Там девушки красивые.
— Дьжя!
— Барэс!
Тут музыка кончилась. А Маре все мало:
— Май! Май! [55]
И снова пошло.
Это Черана устроила праздник на пустом месте. Ей нравится, когда люди веселятся. Но сама она выставляться не любит — любит свое получать незаметно, не на виду.
Вот они все.
Мара — руки в боки.
Деловитая Салба.
Безмятежная Маша. Она добродушная, уживчивая и покладистая.
55
Ещё! Ещё!
Свекровь ее — Бабуся. А можно Маша. Или Старая Карга. Она плохо слышит, особенно когда ее ругают. Смешная женщина. «Я ведь не пью, а тут налили на праздник коньяка — пятьдесят грамм выпила, не знаю, где рука, где нога, где голова!»
Осанистая Гуля — ей бы играть Екатерину II!
Баба Лиза — лицо у нее все в морщинах, с дряблой кожей, тяжелыми веками, но в глазах ни капли апатичной скуки или старческой дряхлости, словно не попались в паутину лет; глаза — с содержанием.
Греко Прокопьевич, Мустафа-барон, — могучий старик. Цыганский Илья Муромец. Много путешествовал, многое сделал. И все удалось! «Герой всегда остается героем», — повторяет Греко.
Женико — косой, чудаковатый, «врун, болтун и хохотун», но с каким-то защемленным нервом внутри. Может выпить лишнее и тогда говорит и делает лишнее, но это все ему можно простить за его человечность.
Богатей Тима — он крайне смекалист и предприимчив, с буржуйскими замашками.
Красноречивый Ванчо.
Красавчик Капуста.
Тщеславный и громкий, но пустой Чобано — будет говорить, пока не охрипнет.
Сдержанный Боша — хороший муж, прекрасный отец и умный коммерсант.
Червонец — ленивый и недалекий. Наивно-хитрый. Вся его хитрость видна насквозь, словно у ребенка. А ему уже за тридцать.
Вспыльчивый Гутуйо — «библейский пророк».
Артистичный Амбрэл.
Энергичный Жаркой — к любому человеку найдет он подход, расположит к себе. А чем? Да ничем! Никак не сформулируешь.
Интеллигентно-элегантный Пико — тактичный, настойчивый.
Сын его, Кореец, похоже, унаследовал лучшие черты своего отца.
Черана…
Березка — такая смелая и впечатлительная. Она говорит: «Я ругаться не люблю, а все равно ругаюсь». Не держится в ней ни добро, ни зло. Все отдает. Легкий характер. «Наши до конца жизни проклинают, если кто-то их обидел, а я покричу — и вся злость прошла, зачем я кричала? Не могу я сердиться!»
Возможно, образы этих людей мне в чем-то дороже, чем сами люди. Возможно, это вообще мое, мой способ видеть. Воплощение всегда уступает замыслу. В нем слишком много наносного, искаженного, больного и слабого. А образ — чист. Как лик любви. Как сама красота.
Мне пора домой. А то опоздаю на последний автобус.
— Как у вас «до свиданья»?
— У нас нет «до свиданья». Говорят — дьжя дэвлэс, иди с Богом, — отвечает Бабуся.
Женико напутствует:
— Там у нас собака — ты осторожней.
— Кусается?
— А как же!
Лохматый пес вылезает из будки и виляет хвостом.
— Бахтале-зурале!
Зловещие мертвецы
Эту статью я сначала задумывал как комментарий к «Формуле Всего» — роману, который написал в соавторстве с Евгенией Варенковой, однако этнография, изложенная ниже, мне показалась примечательной и самоценной, даже вне связи с «Формулой».
Немного про роман: «Формула Всего» — цыганское фэнтези. Идея родилась из моей обиды за цыганскую нечисть — столько книжек написано про орков и троллей, а мули и Какаранджес остались в стороне! Чем они хуже?! Я решился исправить, так эти герои оказались в книге. Здесь привожу их фольклорные истоки.
Итак, Какаранджес — это род домового, известен крымам [56] . Ивановский этнограф Вадим Торопов рассказывает следующее: «Маленький, страшненький, с горящими глазами, весь покрыт черной шерстью. Ростом 30–40 сантиметров. Обычно живет на чердаке дома. По ночам, накануне цыганских праздников, он ходит и смотрит, все ли хорошо приготовила хозяйка. Если посуда оказывается грязной, Какаранджес может ее разбить или разбросать. Больше всего на свете он не любит беспорядок и строго наказывает. Нерадивую хозяйку тянет за волосы. Проверив дом, он идет в места, где цыгане занимаются кузнечным делом. Если там тоже все убрано не так, как должно это быть, Какаранджес говорит: “Зыц ми бул скорийа” (“Бзди моя попа шлаком”), после чего утром вся кузница завалена окалиной и шлаком. То же самое в хлеву — Какаранджес может измазать животных их же навозом или, выдоив корову, разбрызгать молоко по полу и стенам. Иногда на нем есть красная шапочка. Если ты ее увидел, сразу хватай — наденешь на голову и станешь невидимым! Тем, кого любит, Какаранджес может открыть землю и показать место, где зарыты сокровища. Образцовых хозяев он также награждает — может кинуть в горшок или в ведерко золотую монетку». Впрочем, это бывает редко, потому что Какаранджес — ужасный скряга, и в наши дни золотых монеток от него не допросишься, хотя шлак он раскидывает и бьет посуду почище прежнего!
56
То есть крымским цыганам.
В городе Вичуга Ивановской области у русских цыган тоже жил домовой. Хозяева оставляли ему на ночь сигареты, а он за это никого не трогал.
Бабушка Мария (из котляров-сербиян) говорила мне так:
— В каждом доме есть домовой!
— Да ладно?
— Честно!
— А у нас в доме нет домового! — парировал я.
— Значит, он не лупит! Есть домовые, которые лупят. Если ему не нравится хозяйка, то он ее каждую ночь бьет! Она утром встала — у нее синяки. Этот дом значит надо освобождать от домового, от нечистой силы.
Прообразом травницы-знахарки Заики послужила Э-баба э-лимбуто (Заикающаяся баба). В цыганском фольклоре она заменяет Бабу-ягу, а весь эпизод с ней вырос из легенды о том, как вернулся из долгой отлучки цыган к жене, сели они кушать, а со стола упала ложка. Цыганка нагнулась ее поднять, смотрит, а у мужа не ступни, а копыта! У цыган есть поверье, что мертвецы сами по себе ходить не умеют, а если покойник все-таки ходит, это значит, в него вселился черт и двигает изнутри его мертвым телом, как марионеточник — тряпичной куклой, дергая за нитки.