Бал был бел

Лукин Евгений Юрьевич

«Вот ты — в тоске и грусти…»

Вот ты — в тоске и грусти, а я — навеселе. Ты найден был в капусте, а я вот — в конопле. Тащись себе, мотыжа капустные поля, а мне вот как-то ближе родная конопля… 1989

Дачное

Мысли заплясали, ёкнуло в груди — чьи-то грабли сами просят: «Укради…» Тягостная повесть. Пагубная страсть. Ведь замучит совесть, если не украсть! 1995

«Ни в кустах, ни у берёзки…»

Льву Вершинину [32]

Ни в кустах, ни у берёзки никого

уже не трахну — получил (не уберёгся!) производственную травму. Не строителем (куда там!), не пилотом авторалли — я работал депутатом. Потому и оторвали. 1996

32

Лев Вершинин — историк, поэт и писатель-фантаст. В девяностые годы довольно долго был депутатом Одесского городского совета.

Казачья раздумчивая

На земле сырой, да, сидели три сфероида, ой да, ехал конный строй… Ехал конный строй, да, видять: три сфероида, ой да, на земле сырой. Есаул лихой, да, с мордой Мейерхольда, ой да, говорить: «Постой…» Говорить: «Постой, да, окружай сфероида», — ой да, есаул лихой… Сняли первый слой, да, с первого сфероида, ой да, а за ним второй… А за ним второй, да, видять гуманоида, ой да, с крупной головой. Смотрить конный строй, да, а у гуманоида, ой да, хоть лягай, хоть стой… Хоть лягай, хоть стой, да, морда Мейерхольда, ой да, прям хоть в конный строй. Сняли первый слой, да, с другого сфероида… (И так далее, пока степь не кончится.) 1994

Монолог

Алану Кубатиеву

А ты знаешь ли, что вчера, окажись ты случайно близ, на тебя в шесть часов утра мог свободно упасть карниз! А ты знаешь ли, что потом, отступи ты на два шажка, на тебя паровой каток мог наехать исподтишка! А ты знаешь ли, дорогой: наступи ты на ветхий люк — он под грузной твоей ногой провалился бы — и каюк! Не понять тебе, сколько раз ты избег минут грозовых до того, как тебя сейчас переехал мой грузовик. 1984

Шуточка

Не всегда бывает понят мой словесный цирк: пошутил, что судно тонет, а сосед — кувырк! Вот такие парадоксы, массовый невроз… Эй, верните танки в боксы! Я же не всерьёз! 1995

Буколика

Ах ты, ястреб, феодал пернатый, ты и на плетне — как на престоле! С чем, дружок, пожаловать изволил в наши огородные пенаты? Грудь в кольчужке. Сверху — плащик тёмный. Жёлтый глаз безумием окрашен. Что же ты от гор и мимо башен — прямо на плетень недоплетённый? Здесь ни кур, ни кроликов ушастых. Что ж ты смотришь, птица, в самом деле, будто бы не я на той неделе — ты приватизировал участок? Потом полил, выровнял — и нате ж: созерцают оком ястребиным! Вот пойду схожу сейчас за дрыном — моментально выправку утратишь!.. Не найдя ни уток, ни индеек, на меня поглядывает ястреб, мысленно скорбя: «В гражданской распре этот завтрак сильно похудеет…» 1995

«На излёте века…»

На излёте века взял и ниспроверг злого человека добрый человек. Из гранатомёта шлёп его, козла! Стало быть, добро-то посильнее зла. 1997

«Это март или не март?..»

Это март или не март? Вымерзаю — и жестоко. Свесил ледяной кальмар щупальцы из водостока. Стекленеющий мосток. Обмороженные веси. Заползти бы в водосток — и обмякнуть, ножки свеся. 1994

Перед разливом

Когда блистательная Волга, надменно мышцами играя, как древнегреческий атлет, войдёт в овраги и надолго отрежет дачу от сарая и от калитки туалет — то что тогда?.. 1994

Ах ты, летопись-книга…

«И в том, что сломалась мотыга…»

И в том, что сломалась мотыга, и в том, что распалась телега, и что на печи — холодрыга, а двор не видать из-под снега, виновны варяги, Расстрига, хазары, наплыв печенега, татаро-монгольское иго, татаро-монгольское эго… 1997

«Ах ты, летопись-книга!..»

Ах ты, летопись-книга! Что ни век — то напасть: не татарское иго — так советская власть! Всяк охоч да умеюч кинуть в небушко клич: не Степан Тимофеич — так Владимир Ильич… 1990–1991

Неоконченное восклицание

Ах, страна моя страдалица, где извечны повторения, где ещё при Святославиче намечали светлый путь, где вовеки не состарится ни одно стихотворение, ибо ты, богов меняючи, не меняешься ничуть… 2002

Заповедь

Не позволяй эмоциям расправиться с умом — пойми, что подлый социум сидит в тебе самом. Бранится по-мужичьему, до крайности сердит. Охрану увеличь ему — и пусть себе сидит. 2003

Допотопно-ностальгическая

Ах какая неудача! Я не знаю отчего, но жилось совсем иначе до рожденья моего. Ледники вовсю катали голубые валуны, а по тундре топотали волосатые слоны. Пробирались тростниками под покровом темноты с неприятными клыками здоровенные коты. А какие были крылья у летающих мышей! Только морда крокодилья и ни шерсти, ни ушей. И наверное к ненастью громко щёлкал поутру экскаваторною пастью трёхэтажный кенгуру. Был один у всех обычай от громад до мелюзги: если хрумкаешь добычей, то не пудри ей мозги! Даже самый головастый и хитрющий гавиал не цитировал Блаватской и на Бога не кивал. Врубишь ящик — там горилла про духовность говорит… Уберите это рыло! Я хочу в палеолит! 1995

Давняя

Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло? Ты сказал, что лучше смерть, нежели полон. И стоим, окружены, у речушки мелкой, и поганые идут с четырёх сторон. Веют стрелами ветра, жаждой рты спаяло, тесно сдвинуты щиты, отворён колчан. Нам отсюда не уйти, с берега Каялы, — перерезал все пути половец Кончак. Что ты, княже, говорил в час, когда затменье пало на твои полки вороным крылом? Ты сказал, что только смерд верует в знаменья, и ещё сказал, что смерть — лучше, чем полон. Так гори, сгорай, трава, под последней битвой! Бей, пока в руке клинок и в очах светло!.. Вся дружина полегла возле речки быстрой, ну а князь пошёл в полон — из седла в седло. Что ты, княже, говорил яростно и гордо? Дескать, Дону зачерпнуть в золотой шелом… И лежу на берегу со стрелою в горле, потому что лучше смерть, нежели полон. Не оглядывайся, князь, право же, не стоит — лучше думай, как бы стать сватом Кончаку. Не обидит свата сват и побег подстроит, и напишет кто-нибудь «Слово о полку». 1983