Бал был бел

Лукин Евгений Юрьевич

Конспиративная

(вполголоса, с оглядкой на стены)

По военной дороге загрохочет в итоге что ни век повторяемый год — и, с народом едины, станут дыбом седины у виновника наших невзгод! Возле волжского плёса приржавели колёса в сорняках, заплетённых плетнём. Мы в преддверии драки сцепим старые траки, в бензобаки соляру плеснём. Грохотать нашим танкам по коммерческим банкам и по биржам греметь сырьевым, где сидят, по идее, иудеи-злодеи: Киллер, Дилер и местный Рувим. Поползут через пашни орудийные

башни на столицу в тумане слепом. Трабабахнем, шарахнем, сверху молотом жахнем и дорежем колхозным серпом! 1996

Параноидальная

Жил сказочник с печальным абрисом, истории плести мастак. Ах, Андерсен, мой милый Андерсен, прости противного, но всё не так. У сказочки не та концовочка: мерещится, чуть задремлю, что девочка Шестидюймовочка уже шарахнула — да по Кремлю! Ах, Андерсен, мой милый Андерсен, что пёрышком скрипел стальным! Ты, видимо, ошибся адресом, калибром, имечком и остальным. У сказочки не та концовочка: мерещится, чуть задремлю, что девочка Шестидюймовочка уже шарахнула — да по Кремлю! Печален ты, хотя и радостен, утеха ты моей души, но, Андерсен, мой милый Андерсен, прошу по-доброму, перепиши! У сказочки не та концовочка: мерещится, чуть задремлю, что девочка Шестидюймовочка уже шарахнула — да по Кремлю! 1994–2005

Вневременное

Memento!

Ползёт по отмели рачок в Карибском море. Memento mori, дурачок, memento mori! Ты волосок нашёл в борще. Какое горе! Не тронь жену, и вообще memento mori! Кругом на улицах менты и монументы. Жестоки рты. Безумен ты. Окстись! Memento! Кругом долги и жизни нет — одни моменты. Забудь про жизнь. Лови момент. Шепни: «Memento!» 1981

«Где-то храмы ветхие…»

Где-то храмы ветхие, Мехико, Калькутта… «Всё. Слезай-приехали», — говорит кондуктор. Рельсы в сизом инее. Серенькая проза. Остановка имени Миши Берлиоза. 1980

«А было прекрасное утро…»

А было прекрасное утро — лучистое, в полнебосклона. И город был зеленью убран, и розовы были колонны. Смеялся торговец, везущий на рынок заморскую утварь. И тихо курился Везувий в то давнее-давнее утро. 1980

«Раздражённый и злой домосед…»

Раздражённый и злой домосед, изучаю прорехи кармана. Мир, искрошенный в строки газет, чёрно-бел, как в зрачке наркомана. Вот и в баре закрыли кредит. Да ещё эта кошка-поганка заиграла носок — и глядит, чёрно-белая, как пропаганда… 1997

Хроника

одной вечеринки, или Песенка о неприкосновенности личной жизни

Цитировал кто-то кого-то, слегка искажая строфу. В цезурах и паузах булькала водка — а мы целовались в шкафу. Подглядывал кто-то за кем-то, слегка накреняя софу. Какого-то кто-то ругал Президента — а мы целовались в шкафу. Показывал кто-то кому-то приём боевого кун-фу. Потом тишиною звенела минута — а мы целовались в шкафу. Гуляйте, столы накреняя! Кричите, что лидер неправ! Я лишь об одном, господа, заклинаю: не суйтесь, пожалуйста, в шкаф! 1995

В дамском обществе

(декламируется сквозь зубы)

Скаламбурил. Хоть бы хны! Заманив на чашку чая, обсуждают свойства хны, мужика не замечая, три улыбчивых шахны. И одной мечтою движим — кончить этот беспредел, по причёсочкам по рыжим тихий ангел пролетел — как фанера над Парижем. 1996

Лирическая пронзительная

Бьёт меня жизнь, что оглобля, или пластает, что сабля, — ежели мне тяжело, бля, я убегаю в леса, бля. Не для киношного дубля с поезда слез — и бреду, бля. И вместо плача да вопля тихо шепчу: «Ничего, бля…» Взмоет из зарослей цапля — хоть на полотна Констебля. Я побледнею с лица, бля, и поражусь красоте, бля. Не для киношного дубля мимо болотца бреду, бля. И вместо плача да вопля попросту думаю: «Во, бля…» Нежные кроны колебля, мелкие лужицы зыбля, ветер плеснёт по земле, бля, свежестью первой грозы, бля. Не для киношного дубля через опушку бреду, бля. Но прогремлю до Гренобля, ежели снять для кино, бля. 1993

«Пропади оно все пропадом!..»

Пропади оно все пропадом! Бледен, худ, необогрет, обмотаю шею проводом и отрину табурет. Пожуют глазами-жвачками участковые: «Висить…» И придет монтёр с кусачками — провода перекусить. Снимут, вынесут по дворикам вдоль таблички «Телеграф», а записку бросят дворникам, ни черта не разобрав… 1988

Противовоздушно-сексуальное

Когда ракета рвёт по вертикали затем, чтоб гробануть бомбардировщик, не дав ему сронить ядрёну бомбу на некий центр, что тянется вдоль Волги и повторяет все её изгибы, как мы порой ладонью повторяем изгиб бедра любимого созданья, которое немедля говорит: «Не трожь бедро, на нас уже глазеют!» — и вы покорно прячете хваталку в излишне тесный боковой карман, который вдруг косым своим разрезом напомнит вам татарских интервентов, речушку Калку, поле Куликово и многое другое… Но ракета, пока вы это пристально читали, уже бомбардировщик гробанула, о чём имею счастье доложить! 1978