Бал для убийцы
Шрифт:
Несколько секунд Майя ошарашенно молчала: вот оно, оказывается, каково это — быть подозреваемой.
— Интересно, — наконец произнесла она. — Значит, вы пришли к выводу, что доверенное лицо — это я? Соседка и наверняка любовница (бедная Чита!). Вот почему вы заявились ко мне: я — слабое звено, стоит пригрозить пистолетом — и выложу все начистоту… Да, но как же Гриша мог нас перепутать? Пусть я (если следовать вашей логике) была в шубе, валенках и с бородой, однако вы гораздо выше и плотнее.
Она холодно улыбнулась.
— И вы не побоялись прийти к убийце?
— Да какая вы убийца, — устало отозвался директор. — Как, впрочем, и я. Не злодеи, а жертвы…
— Жертвы чего?
— Обстоятельств. Вы ведь тоже были у следствия на подозрении? Потом, конечно, разобрались, извинились, поблагодарили за активное содействие… — Он махнул рукой, собираясь подняться.— Напрасно я пришел к вам.
— Сядьте на место.
Гоц недоуменно посмотрел на нее — прямо в черный зрачок пистолета.
— Вы что, все еще мне не верите?
— А вы? — шепотом произнесла она, облизнув пересохшие губы. — А вдруг вы правильно рассудили, сидя в подвале на трубе отопления (сумасшедшие вообще на редкость логичны)?
— То есть?
Она улыбнулась, наблюдая его реакцию — его растерянность, крупными буквами написанную на лице.
— Что, если это я убила их? Сева приказал. (Кому он мог приказать? Соседке, любовнице, доверенному лицу.) И я убила… А теперь убью вас — слабое звено.
— Тварь! — рявкнул он и рванулся в сторону, но как-то вяло, заранее смирившись с судьбой. Майя, по-прежнему улыбаясь ледяной улыбкой, держала его на прицеле.
— Все верно, Василий Евгеньевич. Если бы не одно «но». Это вы следили за нами через витрину универсама. Вы, а не я — мальчик увидел вас. И готов был опознать — он бы точно опознал, но вы сорвали эксперимент. Вы сделали это мастерски, не подкопаешься… И — клянусь, вы отсюда не уйдете, пока не расскажете мне все, от начала до конца.
— Долго же нам придется тут сидеть, — побелевшими губами проговорил Гоц. — Не боитесь окочуриться от голода?
Глава 11
— Градоначальник! Градоначальник прибыл, — прошел по толпе гостей громкий шелест.
Задние ряды вытянули шеи, стараясь рассмотреть их превосходительство Владимира Федоровича с супругой, появившихся под руку из тихого, словно по заказу, снегопада за широкими окнами вестибюля.
Анна Фридриховна, в девичестве Гальперштейн, была на четыре года старше мужа и на несколько сантиметров выше и смотрелась рядом с ним точно комфортабельный океанский фрегат. Поговаривали (правда, осторожно, шепотом), что Владимир Федорович прыгнул в свое кресло через голову адмирала Дубасова не без ее самого деятельного участия (того самого Дубасова, блестящего офицера флота, в гардемаринах совершившего кругосветное путешествие на яхте «Держава», а через двадцать лет, на пике карьеры, командовавшего фрегатом «Владимир Мономах», на котором наследник трона, его высочество Николай Романов плавал на Дальний Восток). После того как Дубасов расстрелял рабочих на Пресне, на него покушались трижды, и трижды его жизнь спасало лишь чудо. Последний раз эсер Борис Вноровский бросил бомбу в его карету, когда адмирал возвращался из Зимнего к себе домой на Литейный. Вноровского застрелили на месте — теракт был санкционирован охранкой, после таких операций свидетелей не оставляют. Через месяц царь собирался в традиционное плавание по шхерам, планировал взять с собой на корабль Дубасова, как опытнейшего моряка, но Анна Фридриховна, улучив момент, шепнула на ушко знакомой фрейлине: «Мне кажется, это довольно опасно, дорогая. За адмиралом охотятся бомбисты — представляете, какой опасности подвергнется наш государь при таком соседстве! Заклинаю вас, милая, повлияйте на императрицу!»
Дубасова на корабль не взяли. Вместо него все путешествие подле Николая Александровича простоял Владимир Федорович фон Лауниц, мужественно боровшийся с приступами тошноты от морской болезни. Будущий — через два года — генерал-майор и петербургский градоначальник.
Ниловский наблюдал за собравшимися через темные стекла очков без диоптрий и опираясь на тяжелую трость (очки и хромота могут изменить внешность до неузнаваемости — он стоял недалеко от двери, за мраморной колонной, и многие, кого он хорошо знал, равнодушно проходили мимо). Он отметил в передних рядах, ближе к подиуму, министра просвещения графа Игнатьева в мундире Петербургского учебного корпуса — темно-синего цвета, с серебряным шитьем в виде дубовых ветвей; обер-прокурора Святейшего Синода Максима Победоносцева (старик здорово сдал в последние годы: частенько засыпал посреди торжественных церемоний, приходилось аккуратно поддерживать под локоток). Справа, похожий на гуляку-купца с матушки Волги, высился Виктор Прокофьевич Вахтеров, автор книги «Итоги общественной мысли в России» (одно время состоял в «Народной воле», печатал прокламации против государя. Был завербован Департаментом, ему предложили на выбор: Петропавловку и Сибирь или псевдоним «Тощий» — видно, в насмешку: богатырского сложения Витюша аж скривился, но обиду проглотил). Пройдя в двух шагах, он испугано воззрился на полковника, узнал и несколько мгновений мучительно размышлял, раскланяться с шефом или сделать вид, что незнаком. Сообразил, что к чему, прошел — нет, пролетел мимо, преувеличенно жизнерадостно приветствуя кого-то…
Шум меж тем увеличивался, духовой оркестр наигрывал модные вальсы, помогая скоротать время. Лакеи в белых мундирах с позолотой обносили гостей шампанским — все, каждая мелочь с размахом, принц Петр Вадимович не поскупился. На секунду Ниловскому вдруг стало холодно: а ну как эта сволочь (это о собственном агенте) ведет двойную игру? И где-то — за широкой лестницей, у колонны, за перегородкой гардероба, просто среди платьев, мундиров и фраков — прячется его (не Лауница, не Столыпина) убийца, и пистолет уже заряжен и смотрит ему в спину…
Губернатор, казалось, чувствовал себя превосходно. Он светски раскланялся с принцем, пожал сухую старческую лапку обер-прокурору, поздравил через переводчика господина Пирке с национальной премией (австрийский биолог получил ее за то, что первым в мире описал способ выявления туберкулеза на ранней стадии) и, скрестив руки на животе, встал в передний ряд, поближе к его высочеству Петру Ольденбургскому. Однако — Ниловский понял это только сейчас — градоначальник с трудом скрывал нервозность и беспрестанно оглядывался по сторонам в поисках переодетой охраны (бедняга, я-то ему обещал, что все филеры Департамента встанут за его спиной!). На самом деле филеров не было — только несколько человек, из особо доверенных, которых Ниловский не провел ни по одному официальному каналу и даже не заводил формуляров. Ни один из этих людей ни разу не был в здании охранки на Литейном.
— Хорошенько запомните, — сказал он им накануне, на конспиративной встрече. — Террорист должен себя проявить, поэтому ваш выстрел — только второй, и никак иначе. Ну а уж тогда бейте наверняка, в этом деле пленные мне ни к чему.
Наконец шум смолк. Министр просвещения вышел вперед — седой, хотя и не слишком старый, торжественный и выправкой напоминающий строевого офицера. Откашлялся и начал хорошо поставленным голосом:
— Дамы и господа, позвольте поздравить вас со знаменательным событием для города и всей Российской державы. Благодаря стараниям и заботе нашего дорогого мецената, Его Высочества Петра Вадимовича Ольденбургского (поклон в сторону цветущего принца), в северной столице открыт новый храм науки и просвещения…
— Столыпин так и не соизволил? — вполголоса спросил фон Лауниц у адъютанта.
— Никак нет, — отозвался тот. — Да и теперь вряд ли стоит ожидать-с, смею заметить.
Градоначальник усмехнулся:
— Вот, Степан Парамонович, так и рушатся карьеры. Донесет кто-нибудь государю, что, дескать, премьер прячется от бомбистов, — тут и каюк. Схарчат в две минуты.
Адъютант понимающе хихикнул.
…Они стояли далеко друг от друга — в разных концах огромного мраморного вестибюля с колоннами, пальмами по углам и вычурной лестницей в центре, напротив которой на темно-розовой стене висел портрет государя, выполненный в полный рост. Александр Суляцкий неотрывно и напряженно смотрел в затылок генерал-губернатора и до боли, до судороги сжимал в кармане заряженный револьвер. Арнольд Кудрин рука об руку с Ганной Коноплянниковой стоял возле гардероба, с противоположной стороны зала (Ганна была по обыкновению в длинном безвкусном платье с глухим воротничком, которое напрочь лишало ее остатков женственности, и с дамской сумочкой, в которой лежал браунинг). На их лицах была написана растерянность: наступил черед последней торжественной речи, скоро под ножницами в руках принца упадет белая ленточка, оркестр грянет тушь…