Бал Хризантем
Шрифт:
– Добрый день! Я могу вам чем-то помочь?
Мужчина оторвался от журнала и поднял глаза.
– Добрый… Снежана Сергеевна уже едет. Спасибо.
Нарушая все запреты и правила, Дора продолжала стоять. Ей хотелось завалить обожаемого шуомена комплиментами, но язык присох к небу. Возможно, по причине вчерашних возлияний, а может от волнения.
Мужчина снова обернулся:
– Селфи?
Ответа не последовало.
Тогда он достал из кармана пиджака визитку и протянул остолбеневшей Доре.
– Вы поете?
Она замотала головой, но тут же опомнилась и схватила визитку.
– У
Мужчина вновь оторвал взгляд от глянца с парнями.
– Неужели лучше Ваенги? – в словах сквозила ирония, но Дора не замечала. Вот же он, шанс для Нинон!
– Лучше, лучше… У нее четыре октавы, – кивнула она. – Как у Лепса.
– Ваенгалепс, значит… А как зовут его?
– Кого? – Дора растерялась.
– Подругу вашу как зовут? – Неожиданно мужчина извлек из-под себя крошечную лысую собачку и прижал к груди. Собачка даже глаз не открыла.
– Нинка… – начала было Дора представлять свою подругу, но вовремя опомнилась. – Нинон Шербет.
Мужчина присвистнул. Интерес сверкнул в его пустых глазах.
– Нинон Шербет. Сама придумала?
– Папа с мамой. Это настоящая, не псевдоним. Звучит, правда?
– Правда. О’кей. Визитку?
Дора вернула. Мужчина быстро написал на обратной стороне цифры телефона и фамилию «Слонов».
– Вот. Скоро кастинг в вашем городе. Пусть позвонит по этому номеру. Скажет, что я просил прислушаться. А лет сколько?
– Тридцать семь…
– Ну, да. Самое время оставить кастрюли и выйти на сцену.
– Но…
Возразить она не успела. Алый плащ Снежаны Сергеевны, мелькнувший за дверями, сорвал Дору с места, и она, распрощавшись, поспешно вернулась за стойку, прижимая к груди заветную карточку.
Глава четвертая
– Любой на твоем месте лопнул бы от счастья! Это шанс! Шанс показать себя! Ты ж талант, а талант зарывать – грех. Давай, Нинон… Через неделю позвоним Слонову и…
– Не хочу, – вяло перебила, подцепила на вилку имбирный лепесток, сунула в рот и принялась посасывать его, точно леденец. – Ты ж знаешь, я пою, только когда выпью. А бухой меня на сцену не пустят.
– Вот ты дура, что ли? Я о тебе подумала, а ты о себе не хочешь! Так и будешь до пенсии киснуть среди старья. Я бы сама пошла, будь у меня хоть полторы октавы и дельфиньи легкие. Но я ж как мышь пищу. Даже пятидесяти баллов не набираю. Ну, девочка моя, давай попробуем. Это ж так интересно. Люди новые, тусовка, мужчины, – Дора отправила в рот рисовый комок. Энергично прессуя его зубами, она не переставала нежно уговаривать подругу. Но та с каменным лицом ковыряла имбирную горку. Тогда в ход пошла тяжелая артиллерия – игра на самолюбии.
– И вообще, еще не ясно, возьмут тебя или нет. – Нинка встрепенулась и, бросив вилку на стеклянный столик, сдвинула брови. Она смотрела в упор. В глазах разгорался бесовский огонек. Дора мгновенно уловила это внутреннее преображение и с нарочитым равнодушием продолжила дразнить. – Знаешь, наверное, ты права. Куда тебе с такой жопой на сцену. Продолжай. Отсиживай ее в душном фонде. Наращивай капитал. К пенсии будешь шестидесятого размера. А попеть мы и в караоке сходим. – Она накрыла ладошкой, лежащую на столе визитку, собираясь ее скомкать. Но глянец был крепок и не поддался. Наоборот, ранил острым срезом нежную ладошку. Дора ойкнула и отдернула руку.
– Ладно. Давай, – зажав между двумя пальцами карточку, точно бритву, Нинка пристально разглядывала побуревший срез. – Если не пройду, вскрою ей вены.
– Нет, ну точно ду… Дурища! – поперхнулась Дора и поспешно выдернула карточку. – Конечно, пройдешь. Давай я позвоню. А то ты еще что-нибудь не то ляпнешь.
– Ляпну. Не сомневайся. Я ж бестолковая, как пень. Позавчера в «Трех поросятах» мы с Анатолием футбол смотрели…
– Сантехник?
– Да. Всем интересно, одной мне – нет. Отмучилась я там два часа. Если бы был какой-нибудь гном с кружкой, я б сразу ушла. А этот – богатырь. Жаром от него так и пышет. Рыжий, и хвост на затылке с мою руку. Прикинь, он про меня забыл.
– Как это?
– Так. Забила его команда на последней минуте. И там такое началось! Со всеми мужиками целовался-обнимался. А потом свалил. В общем, очередной козел.
– Может, ты на него не тем глазом смотрела, – хихикнула Дора, лизнув саднившую ранку. – Я ж тебе говорила. Левым. Левым смотри! А, может, правым… Не помню…
– Да я на него обоими таращилась. А он ни на секунду от экрана не оторвался. В перерыве подмигнул, правда. Говорит: «Подожди, Жанна, я сейчас». Я ему: «Нина я». А он десять минут отливал свои три литра. Пришел и снова в экран уставился. Козел.
– Ты, Нинон, достойна большего. Как запоешь, так все продюсеры, как тигры, у ног твоих сядут. Вот только трикотаж свой обтягучий – в топку. В таком виде на кастинг не нужно. Ты что-нибудь размахаистое купи. Чтобы загадка под фалдами. Чтоб не пугать сразу.
– У меня, между прочим, своя пятерочка. Так-то. Есть чем гордиться, – подбоченилась и выпятила грудь Нинка. Поначалу смурная, и вот уже залихватски веселая, готовая и петь, и даже плясать.
За окном быстро темнело. Поболтав еще немного, они расплатились и вышли на улицу. Дождь тихо сеял холодные капли. Вечер окутал город искусственным светом фонарей и витрин. Осень – безрадостное время. Но для тех, у кого в душе хотя бы покой, она не страшна и не уныла. Просто осень. Очередное время года. Ведь счастье не зависит от погоды. Подруги шлепали по лужам под одним зонтом и, кажется, были счастливы – счастливы от предвкушения какой-то неясной радости, затаившейся за горизонтом. За горизонтом, теперь очерченным глянцевой карточкой надежды.
Суета следующей недели сильно пошатнула бюджет Нинон Шербет. Ее скудный гардероб на сутки пополнился шикарным концертным костюмом ценою с холодильник. Комплект из шаровар и парчового кафтана цвета ржавой листвы, затканного турецкими огурцами, она купила с легкостью жены олигарха. Энергичная продавщица виртуозно ее облапошила. Расправляя складочки, одергивая полочки и разглаживая спинку, она вертелась осой вокруг потенциальной жертвы и все же смогла убедить, что вот этот костюм янычара сидит на ней изумительно.