Бал. Жар крови

История литературного наследия Ирэн Немировски стала еще одним подтверждением старой истины: «рукописи не горят» и бесследно не исчезают. В 2004 году литературная премия Ренодо была присуждена ее роману «Французская сюита», рукопись которого вместе с другими черновиками и набросками чудом сохранилась в чемодане, оставшемся после депортации писательницы в концлагерь Освенцим в 1942 году. В послевоенные десятилетия имя Немировски было практически забыто, а чемодан стал собственностью ее старшей дочери Дениз Эпштейн, которая долгое время была уверена, что эти бумаги представляют собой лишь разрозненные отрывки и дневниковые записи. Когда, шесть десятилетий спустя после гибели Немировски, дочь решилась открыть одну толстую тетрадь, считавшуюся дневником, она, к своему изумлению, обнаружила две законченные части эпического романа о жизни во Франции во времена оккупации. После небольшой редактуры текст был опубликован и сразу стал литературной сенсацией. Роман не только воскресил былую славу Ирэн Немировски, но был объявлен ее бесспорным шедевром. История «чудесного» обнаружения рукописи настолько хрестоматийна, что можно было бы заподозрить подлог или литературную мистификацию, если бы не неопровержимые факты, а главное — узнаваемый стиль и ироничный тон, столь характерные для произведений писательницы тридцатых — рубежа сороковых годов.

Вслед за «Французской сюитой» за последнее время были переизданы практически все произведения Немировски, а некоторые, так и не вышедшие при жизни, были опубликованы впервые, включая роман «Жар крови». Появились также две биографии писательницы, переводы ее романов на многие иностранные языки, а в нью-йоркском Музее еврейского наследия с октября 2008 г. по март 2009 г. проходила посвященная ей выставка. Все эти усилия вернули Ирэн Немировски ее место в литературном процессе Франции предвоенного десятилетия. А ведь тогда, после успеха ее первого романа «Давид Гольдер» (1929), она была одним из самых популярных прозаиков, и многие ее произведения моментально становились бестселлерами.

Особое внимание современников к Немировски привлекал и тот факт, что она была иностранкой и попала во Францию после революции 1917 года вместе с сотнями тысяч беженцев из Российской империи. Первая волна эмиграции, особенно русская община Парижа, была необычайно богата талантами. Из этой среды вышла целая плеяда известных авторов, в частности первый русский лауреат Нобелевской литературной премии Иван Бунин. Но надо иметь в виду, что большинство писателей-эмигрантов держались в Западной Европе особняком, писали исключительно по-русски и мало следили за модными веяниями в современной французской литературе. Лишь немногие, в основном более молодые авторы, перешли на французский и добились успеха в этой новой инкарнации. Среди них можно назвать Жозефа Кесселя, Эльзу Триоле, Натали Саррот или Анри Труайя, который стал первым иностранцем, получившим самую престижную премию за вклад во французскую литературу — премию Гонкуров. Ирэн Немировски также выбрала путь лингвистической и культурной ассимиляции в новой стране. Для этого с ее раннего детства существовали определенные предпосылки.

Ирина (Ирма) Немировская родилась в Киеве в еврейской семье 11 февраля 1903 года. Ее детство прошло в просторной квартире на улице Пушкина. Отец, Леонид Борисович Немировский, не получивший особого образования, был предприимчивым банкиром; благодаря своей неутомимой деятельности он приобрел солидное состояние и на протяжении многих лет обеспечивал роскошный образ жизни своей требовательной и капризной супруге. Анна Немировская (урожденная Маргулис), мать Ирины, окончила киевскую гимназию с золотой медалью, в свое время брала уроки игры на фортепиано у профессоров консерватории, говорила по-французски. По ее прихоти французский даже стал домашним языком в семье Немировских (несмотря на то что ее муж свободно владел лишь русским и идиш). Ирину с детства воспитывала гувернантка-француженка, а с четырехлетнего возраста вплоть до революции она каждый год несколько месяцев проводила во Франции, сопровождая свою мать, жаждавшую парижских развлечений. Правда, Ирина с гувернанткой обычно останавливались в более скромной гостинице в некотором отдалении от госпожи Немировской, чтобы не мешать ее светской жизни. Из Парижа они отправлялись на юг Франции, по пути останавливаясь в Виши и заканчивая сезон в Биаррице, Ницце или Каннах. Зимой Ирина беспрерывно училась, причем учителя приходили к ней на дом, что лишало ее общения со сверстниками; она занималась музыкой, иностранными языками (помимо французского и русского она с детства изучала немецкий и английский), а также художественной декламацией. Все свободное от занятий время уходило на чтение. С матерью отношения не складывались, и больше всего в детстве она любила общаться со своей молодой тетей, сестрой матери Викторией, и с гувернанткой Мари.

В самом начале Первой мировой войны прямо с Лазурного берега Ирину, против обыкновения, привезли не в Киев, а в Санкт-Петербург: ее отец недавно вошел в совет директоров частного Промышленного банка, бюро которого располагалось в доме номер один по Невскому проспекту. Итак, киевский период жизни был завершен. Семья поселилась в особняке на Английском проспекте, где ранее проживала звезда Мариинского театра, фаворитка Николая Второго балерина Матильда Кшесинская. Если о солнечном Киеве с ее любимым ботаническим садом, парками и бульварами Ирина сохранила теплые воспоминания, то Петербург, который она впервые увидела промозглой осенью, произвел на нее удручающее впечатление. «Это был один из самых мрачных, самых промозглых дней печального времени года, когда солнце в этих широтах почти не показывается. […] А с какой силой в этот день дул пронизывающий северный ветер, какой затхлый запах поднимался от зловонных невских вод!» [1] , — вспоминала она много лет спустя. Однако в этом городе ей было суждено прожить лишь около трех лет. После прихода к власти большевиков Леонид Немировский вынужден был бежать из Петрограда в Москву, где у него также имелся некоторый капитал и где он планировал переждать революционную смуту. У гвардейского офицера, проживавшего за границей, они сняли меблированную квартиру, в которой Ирина обнаружила прекрасную библиотеку. Под грохот снарядов она погружалась в чтение Уайльда, Гюисманса, Мопассана, Платона.

Вопреки надеждам революция продолжалась, и вскоре Леонид понял, что может лишиться не только всего своего состояния в связи с закрытием частных банков и конфискацией активов, но и жизни. Семья вернулась в Петроград, откуда морозной ночью на санях бежала за границу, захватив лишь самое необходимое и бриллианты Анны, зашитые в подол потрепанного пальто. Несколько месяцев Немировские провели в финском местечке Мустамаки, откуда затем переехали в Швецию и наконец в 1919 году добрались до Парижа, где отец вскоре вновь разбогател.

На двадцатые годы приходится самый счастливый и беззаботный период в жизни Ирэн Немировски (именно так, на французский манер, теперь произносятся ее имя и фамилия). Она живет в обожаемом с детства городе в отдельной квартирке на рю Буассьер, расположенной в престижном шестнадцатом округе французской столицы (ее соседом снизу оказался писатель Анри де Ренье, будущий ценитель ее творчества и автор ряда рецензий на ее произведения). Ирэн учится на филологическом факультете Сорбонны, вначале выбирая своей специальностью русскую литературу, а немного позднее — сравнительное литературоведение. Каникулы она проводит на Ривьере, где предпочитает тратить капиталы отца ее мать. Образ жизни Ирэн в некотором отношении перекликается с образом жизни золотой молодежи тех лет, получившей название «бешеных» (les ann'ees folles).Дух этой эпохи с ее культом скорости, спорта, путешествий на скоростных океанских лайнерах и самолетах, джаза, модных экстравагантных танцев, таких как аргентинское танго, чарльстон, фокстрот или шимми, лучше всего выразился в стиле «арт деко». В женской моде подлинный переворот совершает Коко Шанель. Самым популярным видом искусства становится кинематограф, который в свою очередь способствует широкому распространению эстетики двадцатых годов, особенно ярко отразившейся в мелодрамах Марселя Лербье «Деньги» и «Бесчеловечная». Эмблемой гламура этого десятилетия становится эмансипированная женщина с комплекцией андрогинного подростка, короткой стрижкой, ярким макияжем, холодным насмешливым взглядом и сигаретой. Художники нередко изображали подобную особу за рулем автомобиля «Бугатти», в модном дансинге или на горнолыжном склоне. Этот тип независимой «фам фаталь», совмещающей в себе традиционно женские и мужские качества, стали называть «гарсон» («девочка-мальчик»).

На фотографиях двадцатых годов Ирэн предстает в кокетливых шляпках-«колоколах», с короткой стрижкой, иногда с сигаретой, как истинная «эмансипе»; она посещает балы (в том числе и русские) и до упаду танцует модные танцы. Ее внешность и образ жизни вполне соответствуют духу времени. В этот же период она начинает создавать небольшие комические диалоги и короткие рассказы, в которых в гротескно-пародийном стиле описывается среда нуворишей и которые она публикует под псевдонимом Топси.

31 июля 1926 года Немировски выходит замуж за своего соотечественника Мишеля Эпштейна, сына крупного петербургского банкира, который и сам после эмиграции устраивается на работу во французский банк. Мишель любит ночные клубы, шампанское, веселые компании и является поклонником таланта Жозефин Бейкер, знаменитой афроамериканской танцовщицы, покорившей Париж в 1925 году своим эксцентричным шоу «Негритянское ревю». Гражданская церемония в мэрии шестнадцатого округа сопровождается ритуальным бракосочетанием в синагоге в знак уважения к родителям жениха, так как семья Ирэн уже давно не соблюдает еврейские обряды. Через пару лет у Ирэн и Мишеля рождается дочь Дениз.

Это событие совпало с ее первым подлинным литературным успехом, мгновенно сделавшим ее имя популярным среди широкого круга читателей и критиков. В своем первом крупном произведении Немировски ориентировалась на модный в современной французской литературе жанр романа, описывающего мир большого бизнеса, биржевые спекуляции и аферы. Опубликованный в 1929 году роман «Давид Гольдер» посвящен теме декаданса и разложения состоятельной еврейской буржуазии, то есть той среды, в которой вращались ее родители и которая была ей хорошо знакома по собственным наблюдениям. Несмотря на беспощадный сарказм при описании обитателей дворцов на Ривьере, прожигающих свое состояние в казино и ресторанах, роман стал не только социальной сатирой, но и философской медитацией о жизни и смерти. Названное по имени главного героя — одного из воротил международного бизнеса, в считаные часы приобретающего и теряющего многомиллионные состояния, — в действительности это произведение рассказывает о трагедии человека, не сумевшего реализовать себя, оказаться достойным своего предназначения. Хотя и воспринятый современниками как злостная карикатура на алчных, бездуховных евреев без корней и моральных принципов, персонаж Гольдера постепенно обнаруживает глубину, а его трагедия оказывается общечеловеческой. Итог его жизни печален не столько потому, что, умирая, он осознает, что на свете нет ни одного человека, который испытывал бы к нему бескорыстную симпатию. Ужаснее трагедии одинокой смерти оказывается трагедия прожитой напрасно жизни. Не ту же ли драму переживает перед смертью Иван Ильич? Немировски особо подчеркивала значение для нее именно этого произведения Льва Толстого. По ее словам, повесть «Смерть Ивана Ильича» имеет всемирное значение, так как ее может понять «каждый старый и больной человек, который боится смерти» [2] . Тем не менее с момента выхода «Давида Гольдера» Немировски регулярно обвиняли в антисемитизме. В ответ она неизменно подчеркивала, что отнюдь не скрывает свое собственное еврейское происхождение, а просто пишет о той среде, которую знает лучше всего, и не считает нужным отступать от художественной правды из-за каких-либо внешних — идеологических или социальных — соображений. Если учесть, что десятилетие, предшествовавшее Второй мировой войне, было отмечено во Франции ростом антисемитизма, ксенофобии и вообще крайне правых, а порой и профашистских настроений, эта позиция кажется особенно неосмотрительной. И тем парадоксальнее представляется ее собственная трагическая судьба.

Между двумя главами романа «Давид Гольдер» была написана забавная «безделушка» — новелла «Бал» (1929). Несмотря на некоторую анекдотичность этого произведения, в основу которого положен жестокий розыгрыш, в нем затрагиваются мотивы, ставшие затем сквозными в творчестве Немировски. В новелле происходит демифологизация многих общепринятых представлений: о счастливом детстве, добрых родителях, вере в Бога и т. п. Основной конфликт в новелле «Бал» — между жестокой и эгоистичной матерью, госпожой Розиной Кампф, и дочерью, четырнадцатилетней Антуанеттой. Розина, наряду с женой Давида Гольдера Глорией или Глэдис из более позднего романа «Иезавель» (1936), — лишь один из вариантов древнего архетипа матери-чудовища, пожирающей своих отпрысков, или Медеи, приносящей в жертву собственных детей. Практически все эти героини — слепок с матери Ирэн Анны, которая, судя по свидетельствам современников, обожала деньги, меха и драгоценности, имела многочисленных любовников, а стремление выглядеть молодо вызывало у нее неприязнь к дочери как к живому доказательству ее возраста, а также иррациональную ревность. Возможно, в силу этих биографических причин почти все женские персонажи Немировски являются воплощением изначального зла.