Балатонский гамбит
Шрифт:
3
Маренн открыла глаза. Она сразу ощутила его тепло рядом. И, откинув жесткую полу расстегнутого кителя, положила руку на его разгоряченное тело под рубашкой. Шелковое белье постели приятно холодило ее обнаженную спину. В камине все еще потрескивал огонь. Йохан поцеловал ее в висок.
— Я люблю тебя, — сказал тихо, почти прошептал. — Теперь я точно тебя люблю. Ты будешь изменять мне там, в Берлине?
— Нет, не буду, — она ответила просто и ясно, как всегда отвечала на все вопросы.
Он приподнялся на локте. Взглянул ей в лицо.
— Не буду, — она не отвела взгляда. — А зачем?
— И будешь ждать?
Она улыбнулась.
— Зачем ждать? Я пойду и выпишу приказ, и снова приеду туда, где будешь ты. Я сделаю это быстро. Я конечно же не буду обращаться к адъютантам, с ними одна волокита, я отдам приказ Марте, а она передаст его рейхсфюреру при удобном случае, за завтраком, например. Она же раньше была у него секретарем и продолжает исполнять обязанности, но не для всех, конечно. Можно сказать, только для меня. Но буду ждать, — она обняла его за плечи, — буду ждать каждый день, когда подпишут, когда приеду, когда увидимся.
— Ты очень красивая, — он опустил голову, целуя ее грудь, — ты сумасшедше красивая, верно.
Она с улыбкой гладила его волосы.
— А сколько времени?
Он поднял голову. Глаза потемнели от чувств, которые обуревали его.
— Не волнуйся. Доктор Виланд не только еще не подготовил наркоз, он вообще еще видит десятый сон. Он любит поспать, наш доктор Виланд.
Вдруг за стеной совершенно ясно послышалось:
— Да, группенфюрер, слушаю, группенфюрер…
Маренн подняла голову, откинула длинные, спутанные волосы.
— Группенфюрер?
— Там Шлетт. Там Шлетт, и этого достаточно.
— Будет исполнено, группенфюрер. Непременно, группенфюрер. Завтра же.
4
— Прохорова, ты что, не понимаешь, что патроны беречь надо? А ты куда палишь? Ты снайпер или кто?
— Что-то ты разошелся, Степан Валерьяныч, — спрыгнув с машины, Наталья окликнула знакомого командира роты. — Кого разносишь по кочкам?
— О, Наталья Григорьевна, давненько не виделись. От генерала к нам?
Высокий, скуластый, с неизменным биноклем на груди, капитан Иванцов вразвалку подошел к ней, протягивая вперед длинную, с коричневой кистью, руку.
— Здравия желаем, Наталья Григорьевна, — всю мрачность точно развеяло, капитан заулыбался.
— Здравствуй, Степан Валерьяныч, — Наталья пожала его руку. — Что, поранили?
Она заметила, что вторая рука у капитана перевязана.
— Да так, царапнуло, — отмахнулся он. — Тут свои похлеще немца доведут, пожалуй. Вот ты посмотри на нее, — он показал на невысокую девушку, которая стояла навытяжку, опустив руки и грустно склонив голову.
— Это снайпер называется. Чему ее только учили в школе? Сейчас для снайперов самая работа, к обороне перешли. А она все мажет и мажет.
— Так у тебя ж другая снайперша была? — Наталья удивилась. — Комиссовали, что ли?
— Ну да, Федулова. Да куда ее комиссовать? — он махнул рукой. — Била исправно, ни одного промаха, интуиция, глаз-алмаз. Поранили ее. Так что в госпиталь отправили. А вместо нее кого прислали? Одно название — снайпер. Горе луковое. Руки тонкие, дрожат, вся издергалась. Никакой внимательности, выдержки, психует, и все тут.
Наталья подошла к девушке. Та испуганно взглянула на нее. «Глаза хорошие, умные, добрые», — сразу мелькнула мысль.
— Как фамилия? — спросила как можно мягче.
— Боец Прохорова, товарищ лейтенант, — ответила та тоненько, того гляди, заплачет.
— Какой это боец, — не унимался Иванцов. — Это же слезы одни, а не боец.
Он отошел к разбитому дому, около которого две санитарки перевязывали раненых, что-то спросил у одного из них, по звездочкам — лейтенанта, видно, командира одного из взводов.
— А зовут как? — спросила Наталья девушку.
— Надежда… я, товарищ лейтенант, — она все-таки не удержалась и слезы потекли, — всю войну на фронт рвалась, да не пускали, в писарях держали, почерк у меня хороший. Но я же хочу, чтоб от меня польза была, я школу-то давно закончила, да опыта нет, все никак не могу привыкнуть.
— А сама откуда?
— Из Волхова я, это под Ленинградом, — ответила она. — У меня там мама была, она учительница. В Ленинград ушла, а потом — ни слуху ни духу. Ни словечка не пишет. Так что верно, одна я осталась теперь.
— Я тоже из Питера, — Наталья улыбнулась.
— Я ей винтовку Федуловой дал, — снова подошел Иванцов. — Ты же знаешь, что это за винтовка, Наталья Григорьевна, это же не винтовка — песня. Ее в музей отдать, а ей и винтовка не помогает. Вот только слезы лить, — он с укором покачал головой.
— Довел человека, Степан Валерьянович, — упрекнула его Наталья. — Воспитательной работой заниматься надо, а не только результаты требовать. Девушка только на фронт прибыла, растерялась, стесняется, а ты ее запугал только, и все.
— Я, Наталья Григорьевна, сам из деревни. А начальство требует, чтоб снайпер норму давал. А у меня только расход патронов и больше ничего. Ты небось к полковнику Чижову? — спросил, успокоившись.
— К нему. Подбросишь до дивизии, Степан Валерьянович? Хоть на телеге, а то ноги отобью пешком идти, — попросила Наталья. — До тебя на попутке добралась.
— Устроим, Наталья Григорьевна, — кивнул тот. — Сейчас Харламыча кликну.
— Я к полковнику съезжу, поручение генерала выполню, — Наталья обернулась к девушке, — а потом к вам вернусь, так мы с тобой чайку попьем, потолкуем. Успокоиться надо, тогда все на место встанет. Поначалу у всех не получается. Вот я с детства по-немецки говорю лучше, чем по-русски, можно сказать. А как первый раз на допрос вызвали, так я, как умная собака, все понимаю, а сказать не могу, язык приклеился. Но потом освоилась, привыкла. Степан Валерьяныч, — крикнула она капитана, — у тебя чайку для меня найдется?