Шрифт:
Пролог
Недоумение, убеждал себя Драган Милич, комиссар полиции общины Глоговац, все от недоумения! Он размашисто шагал от служебного микроавтобуса вниз под горку по ломкой жухлой траве. Навстречу плыл протяжный собачий вой.
Минуту назад
Миличу недавно стукнуло семьдесят, но ему было плевать. Возраст не означает ничего, по крайней мере, здесь и сейчас. Молодые умирают чаще стариков. Уж он-то знал наверняка.
Деревня за спиной Милича догорала блеклыми январскими дымками. Из-под черепичных крыш сочились ленивые сизые завитки, там и тут, домах в десяти. Не такая уж большая деревня. И сгорели пока не все дома. Сербы из Лешичей должны сами сделать правильные выводы и убраться прочь из Косова, освободить место. Тем, кто поджег деревню, все равно, куда подадутся эти сербы – к родственникам в других краях Югославии, на заработки в сытую Германию или просто на тот свет.
Умом Милич понимал логику врага, но сердце не соглашалось признать ее человеческой. Разве люди могут такое делать, спрашивал он себя снова и снова. Недоумение. Брезгливое и безысходное недоумение.
Тропинка к запруде, протоптанная летом, едва угадывалась в присыпанной снегом траве. Милич осторожно откашлялся, прочистил горло, попытался что-то буркнуть себе под нос, но звука по-прежнему не вышло.
У высоких камышей его встретил Марко Окович, новый криминалист, прибывший всего месяц как взамен погибшему. К счастью, Окович заговорил сам, и Миличу оставалось только кивать.
– Не сразу нашли, комиссар. За камышом не разглядишь. Псина привела.
Тропинка петляла по самой кромке воды к полосе чистого речного песка. Милич едва не наступил на собаку. Дворняга дворнягой, хвост в репьях, здоровые уши, коротковатые лапы.
А потом он увидел девушку. Собака сидела прямо над ее головой и выла, выла, выла, запрокинув голову в серое беспросветное небо.
Тело лежало в воде у самого берега. Какая славная, подумал Милич, разглядывая лицо девушки. Брови вразлет, нежная кожа, ямочки на щеках. Наверное, нет и двадцати. Не было. И не будет.
– Опять скальпелем, – сказал Окович. – Разрез ровный, аккуратный. Рука хирурга.
Милич нагнулся над телом, приподнял окровавленную ткань на животе девушки, обнажил длинную дугу разреза. Собака ненадолго умолкла, посмотрела на Милича, на девушку, лизнула ее в лоб.
– Если из местных, – продолжал криминалист, – значит, оперировали прямо здесь, в деревне. Изъяты печень и почки. Но тут никаких условий. Ерунда какая-то…
Ерунда какая-то, механически повторял Милич, возвращаясь по тропинке в деревню. Ерунда еще какая!
Он откашлялся и попытался произнести это вслух. Невразумительное сипение.
Куда делся голос? Может быть, все дело в ярости? – подумал Милич. У девчушки были бы такие красивые дети. И муж, и дом, и работа, и заботы. И любящие внуки. И спокойная старость – очень, очень не скоро. Бы! Потому что кто-то решил иначе – и надеется остаться безнаказанным.
С новым выдохом из груди Милича вырвался угрожающий низкий рык.
Да, решил он. Пожалуй, все-таки ярость.
Войдя в Лешичи, Милич словно провалился во времени на пятьдесят пять лет назад. Тогда разрозненные партизанские группировки наконец-то наладили взаимодействие и понемногу начали выдавливать немцев с Балкан. В феврале сорок четвертого отряд, в котором состоял пятнадцатилетний Драган, спустился с гор и первым вошел в оставленную эсэсовцами деревню. Милич позабыл ее название, но навсегда запомнил то, что там увидел. И это было очень похоже на Лешичи.
Редкие наносы снега. Дым из-под стрех. Разбросанные тела. Как будто все одновременно бежали в разные стороны, а потом упали. В сорок пятом верилось: сделано все, чтобы такое не повторилось. Но – вот оно снова. Здесь, в Косове, дома.
Полицейским хватало работы. Приходилось стараться и за пожарных, и за врачей. Из подвального окошка горящего дома только что вытащили пожилого сухопарого мужчину. Милич знал его с незапамятных времен, хотя и не близко. Цветко, школьный учитель. Жив. Повезло.
Фотограф отщелкивал пленку за пленкой. Вспышка отмечала его скорбный путь.
Следователь опрашивал местных жительниц. Сбившись в испуганную стайку, они галдели наперебой, и требовалось терпение, чтобы вычленить из их сбивчивых выкриков достоверную информацию.
– …Вон оттуда, с холмов! Сначала десять, потом еще десять!
– …Скажешь тоже. Полсотни, не меньше!
– …Все с пулеметами, пушками!
С дальнего конца деревни привели под руки полуслепую старуху, уважительно усадили на лавочку у колодца. Милич поспешил к ней, взял ее ладонь в свою.
– Матушка Божена! Волновался, как вы?
Она повернулась к нему на звук голоса.
– Что со мной сделается? Я свое давно отбоялась. А когда страха нет, то и смерть не торопится. – Матушка Божена протянула руку, пригнула Милича к себе, ощупала пальцами его лицо. – И тебя, Драган, она пока сторонится.
– Правильно делает. Я еще сам за ней поохочусь. Люди сказали, вы видели что-то? – Милич всматривался в ее незрячие белесые глаза.
– Змеиные времена, Драган! Дурное время, злые вести. Враг перестал прятаться, он больше не боится. Чужое делает своим. Живое делает мертвым. Его провозвестники повсюду. Некому закрыть им дорогу.
– Что вы видели, матушка Божена? – осторожно спросил Милич.
– Черная женщина идет впереди, торит врагу путь.
Стоящие рядом соседки закивали, зашумели: