Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
И, выговорив это, она дала волю с трудом сдерживаемым рыданиям.
Судья и маг посмотрели друг на друга, и оба, не сговариваясь, слегка кивнули.
Оба поняли, что это — судьба.
Выехать из Нинго на рассвете, как хотел даос, не получилось: судье сперва пришлось выдержать неравный бой со всей своей убитой горем родней, не ставшей, однако, от этого более покладистой. Родня вопила, ссылалась на все традиции, которые только существовали с того дня, когда стрелок И сбил с неба девять солнц из десяти, и наотрез отказывалась отпускать покойного Чжуна куда бы то ни было из родного Нинго. Лишь клятвенное обещание, что он, судья Бао, вместе со святым Ланем отыщут наиболее благоприятное с точки зрения геомантии место для захоронения юноши, после чего испросят у князя Яньло особого благоволения для безвременно усопшего — лишь это возымело наконец свое действие.
Затем выездной следователь (который под конец препирательств с родней начал чувствовать, что его вот-вот хватит заворот мозгов) направился отдавать распоряжения своему заместителю, тинвэю* [Тинвэй — чиновник, ведающий уголовными преступлениями.] Фу. К счастью, заместитель у судьи был толковый, так что Бао вполне мог на него положиться.
Потом — сборы в дорогу. Впрочем, выезжать из города судье приходилось нередко, так что собираться он привык быстро.
В общем, незадолго до полудня повозка судьи, запряженная низкорослой каурой лошадкой, остановилась возле жилища Лань Даосина на окраине Нинго. У входа в это странное сооружение, не устававшее поражать воображение судьи, был привязан меланхолично жующий сено упитанный ослик с мордой существа, давным-давно познавшего Дао. Ослик наверняка принадлежал магу, но откуда он у него взялся, судья понятия не имел.
Едва слуга судьи Бао, на этот раз исполнявший роль возницы, остановил голубую, разукрашенную золотыми и розовыми лотосами повозку — на пороге жилища мигом возник Железная Шапка собственной персоной, оценивающе окинул взглядом повозку и сидящих на ней людей.
— Ты, друг мой Бао, прямо не на похороны, а на Праздник Фонарей Юаньсяо собрался! — заметил он, подходя к повозке.
— Извини, друг мой Лань, — развел руками выездной следователь, — другой повозки у меня не нашлось, а перекрашивать эту не было времени.
— Ничего, — пробормотал даос, склоняясь над лежащим в повозке покойником, — так даже лучше. Может быть, посыльные Янь-вана не так быстро учуют нас и не явятся за твоим племянником раньше времени.
— Янь-вана? — переспросил судья, наблюдая за тем, как Лань Даосин сосредоточенно водит руками над телом покойного и на лбу даоса постепенно проступают мелкие капельки пота.
— Именно так следует называть Владыку Темного Приказа во время встречи с ним. — Голос мага был глух и невнятен. — И не вздумай назвать его просто Яньло — разгневается...
Наконец Железная Шапка прекратил свои загадочные действия, устало вытер пот со лба и, коротко бросив: «Поехали!» — принялся отвязывать своего ослика.
— А куда мы, собственно, направляемся, друг мой Лань? — осведомился судья Бао, когда даос ловко оседлал ослика-мудреца, повесил позади себя на спину безропотного животного две связанные ремнем сумки из темно-красной кожи со странным орнаментом по краю и поравнялся с уже тронувшейся с места повозкой.
— В провинцию Сычуань, уезд Фэньду, — коротко бросил даос и умолк, явно сочтя дальнейшие пояснения излишними.
Пояснения действительно были излишними. Почти любой житель Поднебесной, включая и выездного следователя Бао, прекрасно знал, что именно в уезде Фэньду провинций Сычуань находится спуск в ад Фэньду, где и стоит дворец Сэньло Владыки Яньло, которого в глаза лучше называть Янь-ваном.
А то разгневается.
Видимо, Владыка Восточного Пика в то «время, когда не сидел на своей горе Тайшань, обитал где-то поблизости.
А вот где именно в уезде Фэньду находится спуск в обиталища обоих Владык — это было известно отнюдь не многим. Впрочем, судья надеялся, что Лань Даосин должен входить в число людей, осведомленных в этом вопросе.
Они уже почти выехали из города, когда внимание судьи привлекло некое странное движение на обочине дороги. Придержав возницу, судья, охнув от вспышки боли в пострадавшем боку, слез с повозки. После чего принялся во все глаза разглядывать удивительное существо, кружившее как заведенное в дорожной пыли.
Это была большая собака неопределенной масти, вся покрытая толстым слоем грязи. Хребет у собаки был перебит, потемневший и тоже успевший покрыться пылью язык вывалился из пасти, задние лапы бессильно волочились по земле, но пес упорно двигал свое умирающее тело по кругу, из последних сил перебирая передними лапами.
На земле был хорошо виден этот совершенно правильный круг, вычерченный в пыли собачьим телом.
Заслышав шаги судьи, пес с трудом повернул голову, взглянул в лицо подходящему человеку — и судья Бао невольно вздрогнул от этого взгляда, настолько человеческим он ему показался, столько боли и муки было в нем. Но не только страдание и ожидание медлящей смерти — было во влажной глубине еще что-то. Предчувствие скорого избавления? Надежда на нечто, непонятное другим? Досада от всеобщего непонимания? Или иная тайна, какую невозможно выразить известными людям словами?
По телу собаки прошла судорога, глаза закатились, подергиваясь мутной пленкой, — но последним усилием пес привел в движение еще слушавшиеся его передние лапы, и они с трудом вывели в пыли несколько совершенно неуместных в данной ситуации знаков.
Потом тело собаки вытянулось и застыло.
Судья сделал шаг, другой — и наконец смог разобрать, что именно начертил в пыли пес, вложив остатки жизни в это последнее усилие.
Иероглифы.
Два старых иероглифа, написанных головастиковым письмом: «цзин» и «жань».
Так и запомнился судье его отъезд из Нинго, в одной повозке с покойником и в сопровождении хмурого даоса: идеально ровный круг, вычерченный в дорожной пыли, мертвый пес, замерший с совершенно человеческим выражением умиротворения на собачьей морде, — и два вписанных в круг иероглифа; «цзин» и «жань». Чистое и грязное.
Глава четвертая
Мясо было таким жестким и жилистым, что сразу становилось ясно: эта корова умерла своей смертью после долгих лет существования впроголодь.