Баллада о кулаке (сборник)
Шрифт:
— Как вы полагаете, госпожа Сюань, зачем покушавшейся злоумышленнице понадобилось убивать вашу собачку?
Вопрос звучал наивно, но задать его было необходимо.
Пауза.
Точно рассчитанная, не короткая и не длинная, как раз в меру.
— Не знаю! — Рыдающий вскрик, заламывание тонких рук и новая череда всхлипываний, похожая на небрежный перебор струн циня. — Эта ужасная женщина, эта бесовка, эта... убийца с немытыми от рождения волосами — ее подослали!
— Вы подозреваете, кто это мог сделать? — Выездной следователь слегка приподнял правую бровь.
Всякий, увидевший эту бровь, этот понимающе-ироничный излом, должен был мигом сообразить: сказанное до того — чушь, пустозвонство, и продолжать не стоит.
Но Сюаньнюй Беспорочная не интересовалась в данный момент чужими бровями и намеками.
— Да! Подозреваю! — Забывшись, она наконец повернулась к судье лицом, и Бао Драконова Печать увидел: красные, распухшие от слез веки, грязные потеки туши на щеках, прорывшие бороздки в обильном слое белил, посиневшие, трясущиеся губы, запавшие в уголках глаз морщинки... Нет, ничуть не походила эта страдающая женщина на ту надменную утонченную красавицу Сюань, которую судье пару раз доводилось лицезреть в несколько иной обстановке. — Я не могу назвать вам имен, высокоуважаемый сянъигун, но это сделали враги сиятельного Чжоу-вана! Более того — это сделали враги Поднебесной!
«Так уж прямо и Поднебесной?» — еле удержался, чтоб не спросить, судья Бао.
Вместо этого он пододвинул бывшей красавице переносную жаровенку в виде растопырившей лапы черепахи, и Дева Девяти небес судорожно принялась отогревать над угольями зябнущие не по погоде руки.
— Тогда что мешало врагам государства приказать злоумышленнице убить самого принца? Она вполне могла бы это сделать, — резонно возразил судья. — И, полагаю, убийство кровнородственного вана на глазах у нингоусцев было бы гораздо большей потерей для Поднебесной, чем трагическая гибель вашей собачки — простите за откровенность.
Сейчас он мог позволить себе подобную откровенность — павшие фаворитки и чучела тигров не опасны.
— Не знаю, — пролепетала госпожа Сюань, скривившись подобно маленькой девочке. — Я...
Тут до нее, видимо, дошло, как она сейчас выглядит, и женщина поспешно отвернулась.
— Извините меня, господин Бао, я вернусь через минутку. — И она почти выбежала из комнаты.
Судья Бао не последовал за ней — сидел, оглядывал покои дома, подаренного фаворитке принцем Чжоу года два тому назад. Изысканный вкус хозяйки был виден во всем: шторы оттенка весенних цветов мэйхуа, на стенах пейзажи работы Ван Мэя, стоившие целое состояние, мебель инкрустирована перламутром, по углам — узкогорлые вазы с изображениями невинных отроков и небесных полководцев...
Увы, ничто не постоянно в мирах Желтой пыли, и самое преходящее — милость сильных мира сего!
Вернулась госпожа Сюань действительно на удивление быстро, и судья Бао в очередной раз изумился, как разительно может измениться женщина за столь короткое время. Исчезли слезы и потеки туши, лицо выглядело шедевром живописца, прическа была искусно приведена в порядок, и только неестественно блестящие и припухшие глаза выдавали состояние красавицы Сюань.
— Я не знаю, господин Бао, почему эта ужасная женщина не убила сиятельного Чжоу-вана, — с порога заговорила Сюань, помахивая перед собой дымящейся палочкой благородного сандала. — Но на это, видимо, были свой причины. Вы, достойнейший сянъигун, несомненно, знаете свое дело лучше любого из судейских и успели раскрыть немало преступлений, но интриги, которые плетут враги Сына Неба и его сиятельного брата, бывают столь коварны и запутанны...
Продолжая говорить, она присела за невысокий изящный столик, стоявший в дальнем конце комнаты, картинным жестом воткнула сандаловую палочку в выгнутый колокольчик курильницы и принялась машинально перебирать многочисленные коробочки из полированной яшмы, нефритовые флакончики и украшенные орнаментами шкатулки с бальзамами, благовониями, притираниями, украшениями и еще неизвестно чем, которыми он был заставлен. Госпожа Сюань сидела вполоборота к судье, и тот невольно залюбовался ее печальным профилем, отчетливо вырисовывавшимся на фоне приоткрытого окна.
— ...Столь коварны и запутанны, что проследить их цель даже такому проницательному человеку, как вы, господин Бао, будет непросто. Быть может, сиятельный Чжоу-ван нужен злоумышленникам живым, чтобы использовать принца в своих гнусных целях; тем более теперь, когда меня уже не будет с ним. — Глаза Сюаньнюй Беспорочной вновь наполнились слезами. — Кто вдохновит сиятельного Чжоу-вана изысканными стихами и достойными примерами для подражания?!
Явно увлекшись, госпожа Сюань неожиданно заговорила глубоким мелодичным голосом, и произносимые нараспев слова сразу наполнили комнату, невольно заставляя вслушиваться и внимать каждому звуку с трепетом душевным, так что судье Бао стоило некоторого труда избавиться от этого наваждения.
— Кто напомнит кровнородственному принцу о смелом Цао Пэе* [Цао Пэй — сын известного полководца Цао Цао; после смерти своего отца в 220 г. силой низложил императора Сянь-ди, последнего представителя династии Хань, и, объявив императором себя, основал новую династию Вэй, просуществовавшую до 264 г.], благородном Су Цине* [Су Цинь (IV в. до н. э.) — известный дипломат и государственный деятель, объединивший и возглавивший силы шести княжеств для борьбы с могущественным княжеством Цинь. Достигнув власти, остался великодушным и честным человеком, за что и заслужил любовь народа.] или пылком У-ване* [У-ван — основатель династии Чжоу (1122 — 247 гг. до н. э.), свергший последнего императора предшествующей династии Шан Чжоу Синя.]?! Кто поддержит великого Чжоу в трудную минуту советом и утешением? О, теперь в его душе навеки поселятся осенние ветры, которые будут шептать ему холодные слова отчаяния и злобы, и некому отныне...
Поняв, что больше от убитой горем женщины ничего не добьешься, выездной следователь поспешил откланяться. Что-то крылось в словах отвергнутой фаворитки, какие-то неуловимые нити, на которые следовало бы обратить внимание, но достойный сянъигун никак не мог вытащить это «что-то» на поверхность темного пруда своего рассудка, а потому решил временно отложить размышления на эту тему.
На сегодня у него был намечен еще один визит.
Пожалуй, не менее важный.
Цзюйжэнь Тун, чью замечательную тигровую орхидею вдребезги изорвал сошедший с ума торговец Фан Юйши, был болен. Он пластом лежал в кровати, укрытый, несмотря на теплый день, двумя шерстяными одеялами и еще легким покрывалом, и время от времени издавал протяжный стон. Одеяла были натянуты до самого подбородка, а на лбу у цзюйжэня Туна покоилось пропитанное яблочным уксусом полотенце, время от времени сменяемое его младшей женой, — так что из всех тридцати восьми частей тела несчастного цзюйжэня виден был лишь один не в меру длинный нос, которым Тун страдальчески шмыгал.