Баллады о Боре-Робингуде: Из России – с приветом

Еськов Кирилл Юрьевич

Так вот, мистер Александер, я вроде тех экспертов. Единственный мой капитал – безупречная репутация, я с этого живу. И телекомпания, покупая мой репортаж, знает, что за подлинность сюжета я отвечаю головой. Так что если я засниму – въяве и вживе – авиаудар по городскому рынку, а начальник штаба ВВС станет, положа руку на «Устав караульной службы», клясться, будто «Ни один самолет федеральной группировки в тот день не покидал аэродрома» – поверят мне, а не ему. Ясно?

– Вполне. Похоже, мистер Миллидж, вы именно тот человек, что нам нужен.

– Я весь внимание.

– Мы предлагаем вам снять сенсационный репортаж, по настоящему сенсационный. Однако это затрагивает интересы столь могущественных

людей и организаций, что Россию вам придется покинуть немедленно и, может быть, даже не вполне легально; ну, это мы вам обеспечим…

– Небось, опять генпрокурор, мистер Александер? Только уже не с девочками, а с мальчиками? Увольте, такие игры не для меня…

– Ошибаетесь. Речь идет о наркобизнесе под государственным прикрытием.

– Вот это уже интересно. Могу я узнать какие-либо подробности?

– Можете. Но вы должны ясно понимать, что после этого у вас уже обратного хода не будет: дальше либо с нами, либо… Ну, вы поняли.

Несколько мгновений англичанин, чуть прищурясь, что-то калькулирует в уме; потом отхлебывает пива и решительно отставляет кружку:

– Ладно, черт его знает почему, но я вам доверяю: вы, похоже, и вправду нуждаетесь во мне, а я – в вас. Дурацких вопросов, типа «Какую именно из конкурирующих спецслужб вы представляете» я задавать не буду; однако, судя по безупречности вашего кокни, в Третьей мировой вы немало повоевали как раз с англичанами, нет?

– С кем я только не воевал… – усмехается Подполковник. – А самое смешное, что я всю сознательную жизнь был англофилом… Англофильство, извольте ли видеть, уже два века как является фирменной болезнью российских интеллектуалов, наряду с чахоткой и алкоголизмом… вечная платоническая любовь без взаимности, а попросту говоря – онанирование перед портретом прекрасной дамы.

– Знаете, мистер Александер, ВАС я без труда могу представить во множестве жизненных ситуаций – в том числе и непристойного характера, – но вот онанирующим перед портретом прекрасной дамы – увы: ту мое воображение отказывает… И на чем же это вас так «повело», если это не чересчур интимно?

– Ну, пожалуй, последней каплей была одна история времен той самой Фолклендской войны… Берут ваши на штык остров Южная Георгия, и в плен при этом попадается некий аргентинский капитан, который, по рассмотрении, оказывается – ну, очень нехорошим человеком. Уж сколько он там своих аргентинцев укокошил за время тамошней диктатуры – это их дела, но были среди его клиентов и англичане – шестеро правозащитных монахинь… Ну, натурально, ваши британские «Эмнисти» тут же в крик: «А подать его сюда – он в наших списках значится! Вот мы ему сейчас!..» (и светило ему, по ихнему, правозащитному, разумению – где-то, считай, по целому году британской тюрьмы гостиничного типа за каждую из тех монахинь, а то и все полтора…) На что командующий операцией только задирает бровь: «Вы, ребята, чего-то с чем-то путаете! Мы вам не Интерпол, а армия, и не аресты тут проводим, а воюем. И приятель ваш – он под погонами, сиречь не арестант, а интернированный, до момента подписания перемирия. Так что – ничем не могу поспешествовать…»

И отсидел означенный капитан до окончания военных действий на британской гауптвахте, получая ежедневно энное количество жиров, белков и углеводов – предписанное Женевской конвенцией и оплаченное британскими налогоплательщиками. А по заключении мира невозбранно убыл в свой Буэнос-Айрес… Только вот по прошествии пары месяцев – вы будете смеяться! – нашли его, болезного, на улице: типа, подсклизнулся на банановой кожуре и приложился затылком об бордюрчик тротуара…

И очень я, знаете ли, мистер Миллидж, государство то зауважал. Что во-первых закон там – не дышло, и менять правила игры посередь

второго тайма – нельзя, даже ежели кому очень хочется, и даже когда вроде по справедливости хорошо бы… А во-вторых – «Наших не тронь: на дне морском достанем»; к ЭТИМ делам, правда, Закон касательства как бы уже и не имеет. Потому как по закону разбираются с людьми, а с отморозками – PO PONYATIYAM; тут, что называется, «мухи – отдельно, котлеты – отдельно». И кстати есть еще одна, весьма мною уважаемая, ближневосточная страна – та, вроде, по тому же примерно алгоритму действует; или нет?

– Я, кажется, уловил смысл этой вашей аллегории, мистер Александер, – задумчиво кивает англичанин. – Не хочу сказать, что я разделяю вашу позицию, но она внушает определенное уважение. Считайте, что на данном историческом этапе – я с вами… Ну что, поехали MOCHIT' V SORTIRE этого вашего наркобарона, что под государственной KRYSHEI?

– Съемочная аппаратура при вас?

– Всегда. Для меня это вроде как для вашей братии – пистолет.

– Вот тут вы ошибаетесь, – и Подполковник демонстративно распахивает полы своего карденовского пиджака. – Понимаете, оружие – его надо либо носить при себе всегда, чтоб оно стало частью тела, либо не трогать вовсе – ну, кроме как непосредственно в бою. Отсюда – два абсолютно разных стереотипа поведения при опасности, оба со своими плюсами и минусами; и надо уж держаться чего-то одного, а иначе – точно кранты… Ну а я как раз из тех, кто привык обходиться без пугача под мышкой.

21

– События развернутся во-он перед той подъездной дорожкой, на нашей стороне шоссе. Прикиньте, мистер Миллидж – нормально вам отсюда будет, в смысле дистанции? Ближе нам подбираться крайне нежелательно; я имею в виду – пока не закончится силовая фаза операции…

Репортер профессионально озирает поле грядущей битвы. Бээмвэшка, на заднем сиденье которой разместились они с Подполковником, пришвартовалась на обочине Южного шоссе – кормою к Аэропорту, носом к Москве; вокруг, сколько хватает взгляда, простирается лабиринт бетонных заборов и корпусов индустриального предместья, к коему как нельзя лучше приложимо жутковатое словцо «промзона»; метрах в ста впереди маячит обсаженный кладбищенского вида елочками кубик поста ГАИ с площадкой отстоя машин позади него.

– Зависит от того, что мне предстоит снимать. Все-таки далековато, мелкие детали могут уйти…

– Не страшно. Отсюда вам предстоит заснять, как наши люди останавливают… некий транспорт; при этом возможна… небольшая стрельба. Когда всё кончится, мы подойдем к захваченному автомобилю, и вы во всех деталях отснимите его груз. О-кей?

– Бог ты мой, – не скрывая разочарования откликается англичанин. – Небось, очередной трейлер из Таджикистана с пятью килограммами маковой соломки на борту?

– Ну-ну-ну, мистер Миллидж! Пять кило маковой соломки и без нас с вами покажут вечером по всем телеканалам – очередная победа нашей славной милиции над наркомафией. Для этого нет нужды привлекать репортера с вашей репутацией и связями.

– Понял: это будет машина очень крупного милицейского чина, или человека, близкого к Президенту! Из тех «жен Цезаря», чьего обыска законным способом в России добиться невозможно…

– Гораздо теплее, но не то… Видите ли, мистер Миллидж, одиночкам и мелким наркодиллерам, вроде этих самых шоферов-дальнобойщиков из Азии, позволяют существовать лишь затем, чтоб их можно было периодически ловить и предъявлять публике. Главный, бесперебойный канал поступления в Москву жестких наркотиков – это посольства так называемых «новых независимых государств»; их героиновые транспорты прикрыты принципом экстерриториальности и дипломатическим иммунитетом…