Баллады о Боре-Робингуде

Еськов Кирилл Юрьевич

116

То же помещение, завешенное постерами, в котором Робингуд набирал себе команду из состава российской оружейной делегации. Опять в помещении куча военспецов, но только за столом – не Робингуд, а очкастый чекакиллер ; сбледнувший с лица генерал Баблищев представляет того личному составу: «Полковник Сергеев – ФСБ, Управление по борьбе с терроризмом».

Ответные кивки военспецов непроницаемо холодны: всем известно, как военные любят комитетчиков.

– Прошу садиться, товарищи… –

Сергеев (который, как легко понять, мог бы представиться и Ивановым или Штукеншнейдером – из Управления собственной безопасности МЧС, к примеру) усталым движением снимает темные очки; в лице его, кстати, не обнаруживается ровно ничего зловещего. – Этой ночью в мире произошли серьезные и крайне неприятные события. В результате их Россия может оказаться втянутой в настоящую, полномасштабную войну. У нас есть пара часов, чтобы этому помешать. Вы готовы?

– Хотелось бы поподробнее, товарищ полковник.

– Да, конечно. Несколько часов назад исламские террористы разделали, как бог черепаху, американскую авиабазу в Эль-Джубайле. Не знаю, какую версию выдадут завтра американы, но, по нашим разведданным, тем удалось захватить подготовленный к вылету боевой вертолет с полным боезапасом. Вам должно быть понятно, что это такое…

– Хорек в курятнике, – кивает кто-то из военспецов, – хрена ли тут не понять… Да уж, свезло джедаям!..

– Точно! Это тебе не Сербию бомбить с восьми тысяч… – отзывается другой.

– Товарищи офицеры! Прошу не забывать, что позиция руководства нашей страны вполне определенна, – с деланой укоризной произносит Сергеев, демонстративно обводя при этом взглядом потолок и вентиляционные отдушины. – Соединенные Штаты – союзник России по борьбе с международным терроризмом… Впрочем, я, как легко догадаться, собрал вас не затем, чтоб обсуждать проблемы нашего… э-э… союзника… – (при этих его словах ледок в аудитории чуть подтаивает…) – Как вам, возможно, уже известно, этой ночью один из здешних выставочных С-300 был выведен за пределы города для демонстрационных стрельб. Так вот, он тоже захвачен исламскими террористами. Экипаж и группа сопровождения – все погибли…

– А, вахабиты грёбаные!.. Ребят…

– Да. Прошу простить, я тоже потерял там двоих товарищей… – чекакиллер склоняет голову, а голос его на миг прерывается от сдержанной мужчинской скорби. – Но только если мы хотим что-то сделать, нам надлежит сохранять голову холодной.

– Чего они хотят? Ну, террористы?..

– Это вполне очевидно. Они собьют ракетами ЗРК пассажирский «Боинг» – из тех, что возят паломников в Мекку, – а если им повезет, то и не один. Во всем обвинят Россию: С-300, русский экипаж, – так сказать, российский подарок мусульманскому миру по случаю Рамадана… Последствия этой чудовищной провокации страшно даже представить.

– Что будем делать? – военспецы явно прониклись серьезностью ситуации.

– Надо уничтожить ЗРК, и как можно быстрее. Своими силами, не впутывая в это дело местные власти. Какие будут соображения?..

117

Ознобный осенний рассвет. Блеклые, будто прошедшие сквозь водную толщу,

солнечные лучи высветили лишь самые макушки минаретов, с которых сейчас разносится певучий глас электронных муэдзинов, призывающий правоверных к утренней молитве. Улицы пока прячутся в рассветной тени, но народу на них уже предостаточно, и прибывает он буквально по минутам: начинается Рамадан…

118

Утренний свет вполне уже позволяет разглядеть на палубе «Крестоносца» человека в окровавленной гавайской рубашке, который полулежит, привалясь плечами и затылком к основанию шлюпбалки. Он жив, но открытые глаза его до краев наполнены угарной дымкой беспамятства. Россыпью пиратского золота горят в рассветных лучах устилающие палубу стреляные гильзы; пульт, помаргивающий рубиновым глазком, лежит справа, чуть поодаль, – дотянуться до него человек, похоже, все равно не смог бы, даже приди он вдруг в сознание.

Размеренный, проникновенный голос Копеляна за кадром:

«…Двойное днище лодки было полно бензину, и когда ее качало, слышно было, как он там плескался. Раненый, Чарли Арчер, думал, что этот звук идет у него из живота, и ему теперь казалось, что живот у него большой, как озеро, и это озеро плещется у обоих берегов сразу. Это происходило оттого, что он теперь лежал, подняв колени и запрокинув голову. Вода в озере, которым был его живот, была очень холодная; такая холодная, что когда он ступил в нее, у него онемели ноги, и теперь ему было невыносимо холодно, и во всем был привкус нефти, как будто он сосал шланг для перекачки бензина из одного бака в другой. Он знал, что никаких баков тут нет, хотя он чувствовал холод резинового шланга, который как будто вошел через его рот и теперь свернулся, большой, холодный и тяжелый, у него внутри. При каждом его вдохе кольца шланга в животе стягивались еще туже и холоднее, и сквозь плеск озера он ощущал его, точно большую, медленно ворочающуюся змею. Он боялся ее, но хотя она была в нем, казалось, что она где-то бесконечно далеко, и беспокоило его только одно: холод».

Внезапно раненый будто бы всплывает на миг из своего забытья, и правая рука его принимается вслепую нашаривать пульт; мимо. Он делает вторую попытку, сперва скосив глаза направо и вниз, а потом и поворотясь туда всем корпусом – осторожно-осторожно, будто сидя внутри ящика, наполненного елочными шарами. Теперь он видит пульт, но дотянуться до него по-прежнему не в силах. Тишина вокруг стоит такая, что слыхать, как где-то там, во внутренних помещениях судна, призывно зуммерит оставленный спутниковый телефон – зуммерит давно, не первую уже минуту.

– Человек … – хриплый шепот спекшихся от жара губ; пальцы скребут доски палубы в какой-то паре дюймов от пульта и вновь обессилено замирают. – Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один … – до пульта остался всего дюйм, последний, но с тем же успехом это мог бы быть и парсек. – Все равно человек один не может ни черта …

Шепот обрывается; чуть погодя замолкает и телефон внизу. А потом происходит чудо.