Бальмонт
Шрифт:
Я люблю эти отдельности, отъединенные, тоскующие, влюбленные в Красоту, пронзенные сердца. Для них стоит странствовать».
Столь же успешными были встречи в Самаре. Особенно тронули Бальмонта посвященные ему стихи тринадцатилетнего гимназиста Пети Карасика, которые поэт переслал Елене Цветковской:
Звезда полумира, Поэтов поэт, Твоя вдохновенная лира Гремит на весь свет…Приятные встречи ожидали Бальмонта в Уфе. В письме жене от 9 ноября он сообщает, что к нему пришел молодой татарин Саахидо Сюнчелей («какой красивый звук», — замечает он по поводу его имени с фамилией), заведующий библиотекой мусульманских книг. Он читал переводы стихов поэта на татарский язык, и Бальмонту интересно было слушать их звучание.
Далее, после Челябинска, была Пермь, очаровавшая поэта: «Сегодняшний день фантастичен. Вот где среди снежных просторов, над широкой Камой, над равнинами, за которыми тянется на 15 верст сосновый бор, — я один. Я бродил над застывшей рекой. Я смотрел на янтарно-хризолитные дали, где когда-то вот так бродили варяги. Я чувствовал, быть может, впервые все безмерное величие России, всю красоту ее судьбинную, предназначенную». Именно в Перми Бальмонт загорелся планом совершить по России новую поездку и с новой программой. Начать с Петрограда, побывать в южных городах России и Украины и повернуть на восток: Урал — Сибирь — Владивосток.
Но вернемся в Пермь, откуда Бальмонт отправился в Екатеринбург и Тюмень. О его пребывании в Тюмени впоследствии появилась статья, написанная по материалам старых газетных заметок и озаглавленная «Бальмонт и… козы» [19] . Название связано с забавным тюменским курьезом: расклеенные по городу афиши о выступлении Бальмонта пропитались мучным клейстером и козы их съели. Узнав об этом, поэт шутил: «Меня знает вся Россия, а в Тюмени даже козы отъявленные бальмонистки».
19
См.: Жерновников В.Бальмонт и… козы //Литературная Россия. 1987. № 24. 12 июня.
В статье описана встреча поэта с тюменской публикой, которую составляли местная интеллигенция, гимназисты, семинаристы, молодые рабочие. Встреча эта несомненно походила в общих чертах на выступления поэта и в других городах, потому приведем ее описание:
«Все оказалось в нем <Бальмонте> выходящим за рамки установившихся представлений. Внешность: длинные, до плеч пышные рыжие кудри, быстрые зеленоватые глаза, стремительная походка… Манера держаться: появился на сцене, слегка прихрамывая, с цветком в петлице, за кафедрой принял эффектную позу. Особенно вызывала недоумение его декламация стихов. Непривычно он произносил их. Медленно, с намеренной однотонностью…
Вообще приезд в Тюмень Бальмонта — толкователя волшебных звуков — в военную годину кое-кто из сидевших в зале… посчитал неуместным. „Можно ли говорить сейчас о поэзии, когда на поле сражений льется кровь? — вдруг спросил сам себя поэт и ответил: — Я видел солдат в окопах, суровых французских солдат, и они говорили мне, что, когда весной над ними пролетали жаворонки, певшие свои тихие песни, людям в окопах было легче. Мне всегда казалось, и теперь кажется, что жаворонки тоже нужны“.
Слушали Бальмонта с повышенным вниманием, однако не переставали удивляться. И стихи, и лекцию, которая называлась „Поэзия как волшебство“, он читал по книжечке своей же, выпущенной накануне… <…> Как же тюменцы восприняли столичную знаменитость? Исключительно тепло. Конечно, в бурном почитании поэта-символиста преобладала дань моде. Но мода модой, а талант талантом. Бальмонт подкупал своим редкостным поэтическим даром…»
После Тюмени Бальмонт направился в Омск, где жил его брат Михаил, служивший мировым судьей. В письме Екатерине Алексеевне от 23 ноября 1915 года поэт ничего не сообщает о своем литературном вечере в этом городе, зато подробно рассказывает о встрече с братом.
«Катя, милая, я в тишине, снеге и ледовых узорах. Вчера было 30 Р (по Реомюру. — П. К., Н. М.).Это есть ощущение. Хороши были дымы, которые низко стелились. К счастью, ветра почти не было. Но, знаешь, Миша, брат мой, живущий в Омске, замерзал, а я даже не поднимал воротника. Я воистину солнечник, хоть он моложе на десять лет, сам заявил, что моя кровь горячее.
Встреча с Мишей на вокзале и потом у него дома, и потом с ним и его женой за ужином (мы ужинали лишь вчетвером, я отверг адвокатскую компанию провинциальных блудодеев слова) так взволновала меня, что я не мог заснуть до 4-х часов ночи. Воспоминания дней Шуи и Гумнищ. Миша такой же славный медведь, какой был в студенческие времена… <…> Он похож на отца и еще страшно стал похож на татарина. И он, и его жена хохотали все время, говоря, что я как бы копия Веры Николаевны в лице, в ухватках, в маленьких выходках. Иду сейчас к нему обедать. Скажи Нинике (о ней тоже было много речи и моих влюбленных рассказов о ее детстве): поедаю здесь стерлядь, рябчиков и зайцев. Сибиряки тяжеловаты. Уж очень хочется вернуться».
Интерес представляет и другое письмо из Омска, связанное с дальнейшими литературными планами Бальмонта и адресованное в Петроград Елене Цветковской. Он просит ее приготовить к его приезду — с помощью преподавателя университета A. А. Смирнова и сына Коли — ряд книг, которые могут найтись в университетской библиотеке: 1) о нисхождении Истар; 2) Адонис, Аттис, Озирис; 3) сказания о Солнце, Луне (особенно литовские); 4) о китайской и японской поэзии; 5) о древней Грузии; 6) о провансальцах; 7) о рыцарской поэзии; 8) о любви у Данте и других дантовских итальянских поэтов.
Бальмонт 25 ноября вернулся в Екатеринбург, и там прошло еще несколько его выступлений. Кроме того, он побывал в гостях у директора художественно-промышленной школы B. Н. Анастасьева, которого он и Екатерина Алексеевна знали еще с 1897 года по Парижу. «Не пропадают живые встречи», — замечает поэт по этому поводу в письме жене от 26 ноября. С Анастасьевым судьба сведет Бальмонта еще раз, но заочно: в 1937 году он поможет издать в эмигрантском Харбине последнюю книгу стихов поэта «Светослужение».
Последний литературный вечер в Екатеринбурге поэт провел в неожиданной форме и так описал его: «3-й вечер здесь был зерном того, что я намерен устроить в Питере и в Москве. Без какой-либо подготовки я говорил вчера в прозе импровизации о связи света Солнца и Луны с теми или иными, или, вернее, с одними и совсем разными другими Ликами чувств, мыслей и настроений. Читал страницы из „Будем как Солнце“, „Ясеня“ и других книг. Построил воздушный мост от Луны к Смерти. Тоскующие „Камыши“, „Лебедь“ и пламенно торжествующее — „Гимн Огню“. Спутал волшебством все величины рассуждения…»
На обратном пути в Петроград Бальмонт сделал только одну остановку, в Вятке, где тоже состоялся литературный вечер. В первых числах декабря он прибыл в столицу и поселился в уже снятой квартире, где жили Елена с Миррой и Рондинелли и сын Коля. Сравнивая свое «вольное странствование» со столичной жизнью, Бальмонт резюмировал: «Это такое чувство, точно я был альбатросом и лишился Океании». Альбатроса, напомним, он воспел в одноименном стихотворении как символ гордой свободы, а Океан для него был синонимом могучей природной и первородной стихии. Так он воспринимал и необъятную Россию, к которой приобщился во время странствий по ней.
Конец 1915 года и начало 1916-го Бальмонт делит между Петроградом и Москвой. Петроградскую семикомнатную квартиру (Васильевский остров, 22-я линия, дом 5, квартира 20), где он поселился по возвращении, предстояло обустроить. Поэт радовался, что среди его соседей были старый знакомый филолог А. А. Смирнов (снабжавший его книгами из университетской библиотеки), известный языковед Н. Я. Марр (он консультировал поэта по грузинскому языку), композитор и дирижер Мариинского театра А. Коутс, писательница Н. А. Тэффи, актер А. А. Мгебров, музыкант Н. А. Бруни. Со временем квартира Бальмонта превратилась в гостеприимный дом, куда на вечера, журфиксы собирались поэты, романисты, художники, музыканты. Спустя много лет, вспоминая об этом времени, среди близких петроградских знакомых Бальмонт называет Федора Сологуба, Иеронима Ясинского, профессора Петербургского университета филолога-классика Федора Францевича Зелинского, Сергея Городецкого, Николая Бруни, его брата художника Льва, особо выделяя молодого тогда композитора Сергея Прокофьева.