Баловни судьбы
Шрифт:
Вошла инспектриса, неся на подносе кофейник и чашки. Чашки она специально выбрала старые, щербатые, решив, что они как раз подойдут для такого случая, хотя новые, для гостей, стояли рядом, в том же шкафу на кухне. И ей, черт бы ее побрал, следовало бы догадаться, что их-то и надо было взять.
Мать тупо смотрела на щербатые чашки, а инспектриса ободряюще улыбалась.
«Нам так хочется помочь вам, фру Хансен».
Директор, гремя ложечкой, размешивал сахар.
«Да, конечно, фру Хансен, речь идет о том, как лучше всего помочь Тони. Вы ведь одобряете эту идею с общежитием?»
«Не знаю, — сказала она. —
Так он оказался в молодежном общежитии в Бёгелю.
Тьёрнехой, Эгелунд, Бёгелю. А потом, возможно, были бы Росенлю, Гранпарк или Бамбусвенге.
Впрочем, в Бёгелю было хорошо, собственно, это было самое лучшее место из всех, которые он сменил, и директор там, гад такой, ничего был старикан. Он называл их редкостным сборищем болванов за то, что они никак не перестанут делать глупости. Возможно, он был по-своему прав, только что поделаешь, в Бёгелю был Стин, и ему понадобился четвертый партнер для игры. И Тони пошел за ним и выучился угонять и водить машины. И была скорость, и блестящие от осеннего дождя дороги, и возбуждение, от которого сосало под ложечкой. А иногда по вечерам они мирно сидели в общежитии, смотрели телевизор, пили кофе, и старик показывал свои слайды. Случалось, он и к матери выбирался. Но самым главным для него оставался Стин, который своим хриплым, ломающимся голосом говорил: «Ну что, покатаемся вечерком?»
А потом наступил вечерок, когда они случайно сбили того типа. Он лежал на шоссе и истекал кровью, и, откуда ни возьмись, набежала куча народу, тут уж не смоешься. Вот так все и произошло. За ним приехали, и директор объявил, что его переводят в интернат и, конечно же, он сам во всем виноват. И ворчливо добавил, что, во всяком случае, будет рад, если по возвращении в город Тони заглянет к нему. На какое-то короткое мгновение Тони пожалел, что оказался таким болваном.
Потом его увезли. Его увозили все дальше и дальше, а черные птицы с криками носились над бескрайними белыми полями.
Тогда стояла зима, и прошло много времени, прежде чем золотой мальчик Клэс обратил на него внимание. Но теперь это случилось. И вот он сидит на постели Клэса, подложив под спину его подушку, у него пиво и сигареты, он закуривает вслед за остальными, вслед за остальными подносит к губам бутылку и, когда они смеются, смеется вместе с ними. Все, как и должно быть.
3
На улице моросило.
Он стоял у окна, смотрел на дождь и слышал, как за спиной Улла шелестит газетой, а малышка громко стучит кубиком по полу. Сперва он пробовал не замечать шума, но потом не выдержал. В конце-то концов, разве нельзя играть как-нибудь по-другому? Он подошел к девочке, сел перед ней на корточки и попросил кубик.
— Нет, — сказала она, обнажив свои малюсенькие, влажные зубки. — Лена играет.
— Дай папе кубик, — попросил он. — Я потом отдам.
Девочка покачала головой и спрятала кубик за спину, а он, улыбаясь, протянул руку.
— Нет.
Он поднялся и, все больше раздражаясь, вернулся к окну. Секунду за его спиной
Его охватило желание броситься к дочке и отобрать кубик, но он заставил себя остаться на месте.
— Улла, пусть она прекратит, — попросил он.
— Она что, в самом деле так тебе мешает?
— Да, мешает.
Он заметил, что она повернулась на стуле и взглянула на малышку.
— Оставь свой кубик, Лена, папа нервничает.
Девочка послушно положила кубик.
— Нервничает, — довольно повторила она и поползла за другой игрушкой. — Нервничает.
— Зачем говорить ребенку такие глупости?
— Ну, я не знаю. А разве ты не нервничаешь?
Ему не хотелось ссориться с ней: обычно они и не ссорились. Вернее, он не ссорился. Когда ей нужно было выговориться, он молча слушал и старался не принимать ее слова близко к сердцу. В последнее время поводы для сор возникали все чаще, но он считал унизительным ссориться с Уллой, точно так же, как считал глупым раздражаться из-за ребенка.
Он по-прежнему стоял лицом к окну и размышлял о том, что в его жизни что-то разладилось, пошло наперекосяк и неизвестно, каким образом все поправить. Думал он и том, что, наверное, следовало бы разыскать Макса и поговорить о вечерней телепрограмме. И о странном поступке Бьёрна, решившего собрать гостей как раз в день его дежурства.
— Во всяком случае, вечеринки на воздухе в этом году не будет, — сказал он, глядя в окно и вспоминая, как раньше они устраивали такие встречи. В саду у Бьёрна, у Макса, да и у них с Уллой. И вечера эти удавались на славу.
— На воздухе, — повторила она рассеянно, продолжая читать газету. — Разве об этом был разговор?
— Да нет, не знаю. Просто раньше так делали.
— Ну да. Впрочем, какая разница!
— В общем-то, конечно.
— Послушай!
Она швырнула газету на пол, он услышал, как она чиркнула спичкой, и сразу же почувствовал запах табачного дыма.
— Там что-нибудь интересное на улице?
— Да нет, ничего особенного.
— Так, может быть, сядешь, раз тебе еще не пора.
Раз уж нам так не повезло, что тебе еще не пора. Нет, этого она, разумеется, не сказала, конечно, нет.
— Хорошо.
Он послушно отошел от окна, сел, протянул руку и погладил малышку по голове, а она сбросила его ладонь и поползла дальше. Без четверти шесть. Он зажег сигарету, которую как раз успевал выкурить до ухода.
Улла наблюдала за ним.
— Ты что, обиделся, что не будешь с нами вечером?
— Я не обиделся.
— Так какого черта ты дуешься? Ведь кому-то из вас все равно дежурить, разве для тебя это новость?
— Нет, — сказал он, — новость, наверное, в том, что дежурить мне.
Она покачала головой.
— Ничего не понимаю.
— Очень может быть, Улла. Мне кажется... ну, в общем, мне кажется несколько странным, что Бьёрн решил пригласить гостей именно тогда, когда у меня дежурство.
— Ведь кому-то всегда приходится дежурить, а кто, по-твоему, должен оказаться на твоем месте?
— Да нет, ты не так меня поняла, просто, на мой взгляд, было бы логичнее устроить вечеринку в день дежурства Карстена или Айлера, ведь мы с Бьёрном давнишние друзья.