Баловни судьбы
Шрифт:
Он стал смотреть следующие кадры. Вот это уже неплохо. Малышка играет на пляже, что-то тщательно строит из песка, от удовольствия высунув язык. Но кто-то, выходя из воды, заслонил ее как раз в тот момент, когда она подняла голову. И этот эпизод испорчен. Он огорченно покачал головой.
Затем длинный удачный эпизод. На террасе мать Уллы на самом удобном стуле, курит свою всегдашнюю серуту[1] и, оживленно жестикулируя, что-то рассказывает. Потом участок пляжа, не особенно живописный. На мгновение промелькнули малышка спиной к камере и Улла, обхватившая
Дальше он смотреть не стал. Такое впечатление, будто фильм в основном посвящен теще, хотя она жила у них всего неделю. Но почему, в самом деле, он так много снимал эту, помимо всего прочего, на редкость фотогеничную женщину? Может, просто пытался загладить свою вину перед нею — ведь он не любил ее. Как и в тех случаях, когда заботливо предлагал ей самый удобный стул, следил, чтобы у нее всегда под рукой были ее любимые серуты, и предупредительно включал телевизор, как только начинались эти смертельно скучные передачи, которые ей особенно нравились.
«Как хорошо ты относишься к маме», — всякий раз говорила Улла, когда ему с трудом удавалось дождаться конца тоскливых пасхальных каникул. Тоскливых из-за присутствия тещи. Или терпеть ее неделю во время отпуска. Или несколько дней на рождество.
Так вот и уходит время, думал он. Наши свободные дни. А ведь они должны быть праздником для нас с Уллой и для малышки. Почему же мы никогда не говорим об том серьезно, откровенно и честно?! Почему же я никогда не говорил Улле, что присутствие тещи, как бы я ни был добр с нею, вовсе не радует, а наоборот, утомляет меня и не худо бы вместе решать, как часто ей приезжать к нам.
Но такие вопросы никогда не обсуждались. Просто Улла объявляла: «Мама, как всегда, поживет у нас первые дни пасхи. Ты не мог бы взять дежурство на следующие дни?» Или: «Я думаю, мама, как обычно, побудет с нами неделю в начале отпуска». И тоном, не допускающим возражений, заканчивала: «Надеюсь, ты не против?» Абсолютно точно зная, что он не станет возражать.
Всегда плясать под чужую дудку.
Что со мной происходит? — подумал он. Чего я, собственно, хочу? Или, наоборот, не хочу? Нельзя же так расстраиваться из-за пары роликов загубленной пленки. Или из-за пустякового конфликта с ребятами. Все образуется. И с тещей, конечно, я вполне могу ладить, что за вопрос! Все-таки что же со мной творится?
Он рассеянно крутил пленку дальше, но, когда Улла вошла в комнату, сделал вид, что поглощен работой.
— Такая погода, а ты дома, да еще в темноте. Странный ты все же.
Ему показалось, что она хотела подойти к окну и раздвинуть шторы, но потом переборола себя, стала у него за спиной
— Как, хорошо я устроился?
— Да неплохо.
Он улыбнулся.
— И вам, наверное, хорошо было у Сусанны, хотя у них всегда шумно.
— Это ты так считаешь.
Сильные, полные руки Уллы обвились вокруг его шеи. Он потерся щекой о ее запястье.
— А Лена? — пробормотал он.
— Осталась у них. Они с близняшками на удивление хорошо играли сегодня.
От нее пахло летом, кремом «Нивея» и еще чем-то сладковатым. Наверно, они с Сусанной немножко выпили, когда сидели на лужайке с занятыми игрой детьми.
— Вермут? — спросил он.
— Совсем чуть-чуть, и сильно разбавленный. Очень пить хотелось.
Он усадил ее к себе на колени и поцеловал. Обнял за плечи и, коснувшись ее груди, сквозь легкую ткань ощутил горячую кожу. В тот же момент она привычным движением взъерошила ему волосы, как всегда, когда была нерасположена к его ласкам.
— Не сейчас, не сейчас, ты с ума сошел!
— Почему нет, почему не сейчас, ты же сказала, что Лена у них.
Его рука скользнула по ее бедру.
— У меня нет настроения, прекрати, слышишь?
— Я хочу тебя!
— А я не хочу! Аннерс, убери же руку! Черт возьми, я ведь не твоя собственность! — Она вырвалась и одернула платье. — Ты отлично знаешь, я не могу заниматься этим по команде. Да еще в такую жару.
Он закрыл глаза и подумал, что не услышал ничего нового. Этим они тоже занимались, когда хотелось ей, когда у нее было настроение. В таких делах тоже решала она.
Его охватило раздражение.
— Видно, я вконец вас избаловал, — сказал он. — Привыкли, что я всегда такой добрый, вот и перестали со мной считаться.
— Только потому, что я не хочу лечь с тобой в постель средь бела дня и в двадцатиградусную жару.
— Нет, не только поэтому.
Она засмеялась. Отыскала среди кассет и кусков киноленты сигареты, закурила и, сдвинув аккуратно разложенные катушки с просмотренной и непросмотренной пленкой, присела на край письменного стола, положив ногу на ногу.
— С Леной есть что-нибудь интересное?
— Нет. Зато с твоей матерью хоть отбавляй. Почти весь фильм о ней. Она летом, она на рождество, она на пасху, она курит, она пьет кофе, она гуляет с Леной. В любых мыслимых ситуациях.
Маленькая морщинка проступила над переносицей, наверняка она так же хмурилась, если у нее на уроках становилось слишком шумно.
— Ты так говоришь, будто не очень-то любишь маму.
— Я ее не выношу, — сказал он и пододвинул пепельницу, чтобы она ненароком не подожгла пленку.
— Что ты сказал? — спросила она, точно не веря своим ушам.
— Ты прекрасно слышала, что я сказал, и ничего удивительного в этом нет. А твоя мать не любит меня. И что тут такого, нельзя же любить всех подряд.
Она все так же сидела и курила, а он рассеянно докрутил кассету до конца: продолжать работу не имело смысла.
— Что-нибудь случилось?
— Потому что я говорю, что мы с твоей матерью не любим друг друга? Так было всегда, и тебе это наверняка известно. Да не все ли равно?