Баловни судьбы
Шрифт:
— Это тебя совсем не касается, — раздраженно пробормотала она. — Зачем ты приехал домой, если только ругаешься?
Она по-прежнему сидела, уронив голову на стол, а он пристально смотрел на нее. И вдруг, помимо его желания, перед глазами возникла картина из прошлого. Он, совсем маленький мальчик, стоит во дворе среди старших ребят, Предвкушая развлечение, они придвигаются ближе, а самый взрослый, ухмыляясь во весь рот, задает вопрос: «А чем это, Тони, твоя мать занимается?» После чего следует громкий и бойкий ответ: «Моя мать шлюха». На минуту его охватывает чувство товарищества и дикой радости от того, что он оказался в центре шумной, гогочущей
Но это минутное чувство товарищества едва ли вознаграждало его за одиночество по вечерам и страх перед звуками. Обычно она укладывала его спать на кушетку в гостиной, а потом уходила. И ему казалось, что в одеяле, которым она укутывала его, скрывался страх. Ему было страшно не спать, но и заснуть он тоже боялся. В каждом возникавшем и исчезавшем звуке прятался страх, он таился в темной комнате и в темноте за окном. Безотчетный, безымянный и все же совершенно определенный страх, что его или ее обидят, пока они не вместе. Он лежал в темноте и тихонько всхлипывал, но и звуки собственного плача мало-помалу начинали пугать его.
Как-то ночью он проснулся, охваченный ужасом, какого раньше никогда не испытывал. Он лежал, напряженно застыв, вслушивался и каждым трепещущим нервом ощущал, что вот теперь оно здесь, в доме, в комнате матери. В неотступных, немолчных звуках, перемежавшихся стонами и шепотом. Он хотел закричать, но не мог раскрыть рта, хотел броситься к ней, но не мог поднять точно налитые свинцом ноги. Словно что-то мохнатое и ужасное навалилось на него, придавив всей тяжестью. Ему было жутко, но он не смел пошевельнуться и бесконечно долго лежал, дрожа от страха. И плакал так же беззвучно, как стекает струйка слюны из уголка рта.
Наконец он все же поднялся. С трудом ступая ватными ногами, одолел небольшое расстояние до чуть приоткрытой двери в ее комнату, раскрыл ее пошире и нашарил рукой выключатель. Свет залил постель матери, и он не сразу понял, она там или не она. И закричал, увидев с нею какое-то незнакомое существо. Он вскрикнул снова, когда огромный, голый, волосатый мужчина со злыми глазами и искаженным лицом оторвался от матери и двинулся ему навстречу.
«Чертово семя! — прорычал мужчина. — А ну, живо в постель!
Огромной ладонью он ударил мальчика по щеке, и тот жалобно захныкал.
Мать натянула на себя одеяло.
«Ложись спать, Тони, — сказала она. — Чего это ты вдруг прибежал?»
Он подчинился не сразу и все стоял с покрасневшей щекой перед рассерженным незнакомцем. Тогда она нетерпеливо повторила: «Иди ложись и закрой за собой дверь!»
Так в его жизнь впервые грубо ворвалось то, что прежде только скрывалось за звуками, доносившимися по ночам из спальни. Потом он привык к ним, и они стали неотъемлемой частью его детства. Так же, как голоса незнакомых мужчин, шиканье матери, нетвердые шаги в темной комнате, звуки рвоты и шум спускаемой воды в туалете, когда кто-нибудь из ночных гостей силился извергнуть содержимое своего желудка.
Так же, как и кислый запах блевотины, встречавший его по утрам, если, случалось, гость не успевал добежать до туалета.
Шлюха, подумал он. И пьяница к тому же.
Мысли его словно разбудили мать. Она подняла голову, недоуменно и осовело посмотрела на него, потом выпрямилась, взгляд ее прояснился, и она улыбнулась.
— Да ведь это Тони, — сказала она. —
Она вдруг засуетилась, отодвинула в сторону еду и стала собирать рюмки и другую посуду, потому что вскоре должен был прийти тот, «постоянный».
— Нет, мыть не нужно, просто прибери немножко, чтобы не было такого беспорядка. Он не любит, когда не убрано. И вот что, Тони... — Она опять вошла в комнату, взяла сумку, вынула кошелек и вернулась к нему. — Вот. — Она сунула ему бумажку, потом подумала и добавила еще одну. — Вот, можешь сходить навестить своих товарищей, тебе небось хочется.
— Не к кому мне идти, — сказал он.
— Не к кому? Ишь ты. Ну да ладно, наверно, не к кому.
Секунду она стояла, точно прислушиваясь к чему-то, потом снова запустила руку в сумку, вынула кошелек, но, видимо вспомнив, что уже дала ему деньги, положила кошелек обратно, тщательно закрыла сумку и отвернулась.
— Все равно сходи в город, прогуляйся, — сказала она. — Наверняка встретишь кого-нибудь из старых приятелей.
Он ушел, сердясь и жалея ее, и не стал разыскивать старых приятелей. Отыскать их не так-то просто, а если б они и нашлись, им явно не о чем было бы говорить. Ведь они не были ему настоящими друзьями, ребята, с которыми он был просто связан недолгое время, вернее, один парень, который вел за собой его и других случайных приятелей. Командовал всегда кто-то один.
«Сделаешь то-то», — говорил этот парень, и его приказ исполнялся.
С одним из них он в семилетнем возрасте впервые обчистил автомат, со вторым в четырнадцать лет впервые угнал машину. А кроме этих ребят, были и другие, и в чем-то все они были похожи. Но, как их ни назови, они никоим образом не были друзьями, которых хотелось бы разыскать.
И теперь он болтался по городу, где после долгого отсутствия чувствовал себя чужим, одиноким, но не настолько уверенным, чтобы заводить новые знакомства. Следуя с детства заведенному правилу, он сходил в кино, съел пару сосисок и, обновляя привычный ритуал, выпил в первом попавшемся баре пива.
Однажды вечером ему вздумалось наведаться в молодежное общежитие, которое нравилось ему больше других мест, куда он попадал. Он бы с удовольствием там и остался и, конечно же, сделал глупость, впутавшись в те две последние истории, за которые его в конце концов исключили. Когда он оказался в полиции второй раз, директору сообщили, что так дальше не пойдет и парня, видимо, следует определить в заведение более строгого режима. Тогда-то, прощаясь с ним, директор и сказал, что Тони может заглядывать к нему, как только будет в городе. И вот однажды вечером он очутился в автобусе по дороге тот район, где находилось общежитие. В душе он посмеивался над собой, предвидя, что ничего хорошего из его затеи не получится.