Баловни судьбы
Шрифт:
— Слушай, Аннерс, Макс попросил меня съездить на станцию за Тони. Тут езды-то всего пять минут, но ровно в двенадцать мне должны позвонить по важному делу. Всего-то пять минут, в крайнем случае — десять. Ты не мог бы...
Он выхватил ключ из протянутой руки Бьёрна, сел в машину и захлопнул дверцу перед расплывшимся в улыбке лицом. За шумом мотора он не расслышал слов, но наверняка Бьёрн сказал примерно то же самое. Он нажал на акселератор, так что автомобиль рванулся с места с большей скоростью, чем нужно при спуске с холма.
Плевали они на тебя, подумал он о себе словами Клэса.
И
Что со мной происходит? — подумал он. Почему я вдруг так болезненно стал на все реагировать? Разве я такой мелочный? Наоборот, я ведь очень... добрый.
Он поднялся, сунул руки в карманы и снова принялся расхаживать по перрону, до третьего фонаря от угла павильона и обратно, один раз, второй, третий. Потом приказал себе остановиться.
Зависеть от других, всегда от кого-то зависеть.
Мысль эта была новой и довольно-таки неприятной. Он не понимал, почему она так раздражает его и почему ему так трудно снова стать прежним Аннерсом, которого он знал лучше и который ему нравился больше, человеком широких взглядов, не мешающим людям поступать так, как они считают нужным.
Наконец подкатил запыхавшийся поезд и выбросил на перрон свой небольшой груз: несколько полных женщин с перекинутыми через руку летними пальто, с чемоданами, сумками и цветами, супружескую пару с двумя маленькими детьми, какого-то подмастерья в спецовке и с рукой на перевязи, на которой — чтобы не украли — красовалось больничное клеймо, и, наконец, Тони. На сей раз его можно было заметить сразу, причем издалека.
— Да-а, — ему удалось подавить возглас изумления, — ну и видик у тебя!
— Угу.
Тони бросил на него вопросительный взгляд: не смеются ли над ним? — остался явно удовлетворен увиденным, и его распухшие губы с трудом сложились в робкую, нерешительную улыбку, казавшуюся жутковатой на лице с огромным синяком под глазом и длинной царапиной во всю щеку.
Нет, пожалуй, лучше ни о чем не расспрашивать, просто улыбнуться в ответ и угостить парня сигаретой. Позже он сам все расскажет, а может — и скорее всего, — не расскажет.
Они пошли рядом. Тони смотрел себе под ноги и жадно затягивался. Аннерсу хотелось оградить его от любопытных, назойливых взглядов. Обычно Тони не бросался в глаза, в классе он был настолько неприметным, что, когда отсутствовал, о нем даже не вспоминали. Доводилось ли ему слышать, как Тони о чем-нибудь говорил?
Разумеется, но, видно, то, что он говорил, не заслуживало особого внимания.
— Болит?
— Что?
Он точно разбудил его своим вопросом.
— Не-а! — А потом добавил: —
Подойдя к автомобилю, он открыл дверцу и придержал ее.
— Где сядешь?
— Неважно, — сказал Тони и забрался на заднее сиденье.
Нет, с этими ребятами все важно. Он пожалел, что Тони не сел рядом с ним; слегка огорченный, он сел за руль, отыскал в зеркальце глаза подростка и улыбнулся ему.
«Избегайте прикасаться к воспитанникам, — говорил Макс. — Поймите, некоторые из них испытывают отвращение, когда к ним прикасаются. И с непривычки могут неправильно истолковать».
Он завел машину и вырулил с привокзальной стоянки. Ему хотелось найти для Тони какие-нибудь дружеские, добрые слова, но он чувствовал, как замкнут и далек от него сейчас этот мальчишка. Ощущение, что его собственный цветущий вид может быть воспринят как насмешка над разбитым лицом подростка, сдерживало его и заставляло молчать. Хотя он отлично понимал, как нуждался сейчас Тони в добром слове.
Наверно, он чересчур осторожен, слишком боится преступить грань. Давнишняя его беда. Он всегда был таким, всегда панически боялся кого-нибудь обидеть.
«Дай сдачи, Аннерс, — говорили братья, видя, что он не отвечает обидчику. — Умей давать сдачи».
Но он так и не научился. Ему было легче получать удары, чем отвечать на них. А в тот единственный раз, когда его вынудили дать сдачи, все страшно перепугались: и сам он, и братья, и парень, которого он ударил.
«Кончай, кончай! — закричали братья. — Оставь его в покое!» И, ужасно напуганные, помогли парню, которому он угодил кулаком в солнечное сплетение, подняться на ноги. С тех пор он больше ни разу никого не ударил.
Боязнь ударить и боязнь обидеть, почти инстинктивный страх, что даже из добрых побуждений он может нарушить невидимые границы, существующие между людьми.
Он опять поискал в зеркальце глаза подростка.
— Тепло сегодня, правда?
— Что? А, да-да.
Тогда он оставил Тони в покое. Машина одолела последний подъем, миновала его собственный дом, дом Бьёрна и просторный коттедж Макса и Сусанны и, наконец, въехала во двор. Ребята уже пообедали и, как обычно в это время, сидели, прислонясь к стене, на южной стороне двора. Он подъехал к ним задним ходом и высадил Тони. Может, ему не хочется, чтобы они сразу увидели его лицо. Если, конечно, он сам придавал этому такое значение, кто его знает! Остается только гадать. Во всяком случае, он сделал так, чтобы Тони вылез из машины спиной к ребятам.
— Пойдем посмотрим, оставили нам поесть?
— Пойдем.
— Я проголодался, а ты?
— Вообще-то да.
В дверях опустевшей столовой, широко расставив ноги, обнажив крепкие, ровные зубы в профессиональной улыбке, стоял Макс, большой, загорелый, с обильной растительностью на груди под расстегнутой рубашкой.
— А вот и Тони, — пророкотал он и своей лапищей так хлопнул парня по плечу, что звук удара отозвался вдалеке. — Слушай-ка, где это тебя так разукрасили? Драка была что надо, а? — Он еще раз добродушно хлопнул Тони по плечу, но его вниманием уже завладел показавшийся в конце коридора Бьёрн. — Мне нужно с ним поговорить... Рад снова видеть тебя, дружок. Аннерс устроит, чтоб вас покормили.