Баловни судьбы
Шрифт:
Он даже не был уверен, что его узнают. Скорее всего, не узнают, ведь состав воспитанников часто менялся, а он здесь давно уже не бывал. Полгода или около того. Во всяком случае, когда его увозили, на полях лежал снег. А сейчас лето. Пыльный вечерний город, люди по-летнему легко одеты, и те, у кого есть знакомые, направляются в парк «Тиволи» развлечься и погулять на воздухе.
Глупо, конечно, что он туда поехал. Ему помнилось, что в общежитии было красиво и уютно, но, скорей всего, память его обманывала. К тому же директор-то был круглый дурак, абсолютный кретин. Вечно мораль читал. Да, да, как раз этим он и занимался — читал мораль.
«Вы
Он и еще кое-что говорил. Например: «Случается, конечно, иной раз совершать поступки, за которые приходится краснеть, но не все же время, иначе сам себе опротивеешь».
Бывало, он совершенно выходил из себя и ругался, брызжа слюной. А иногда напрочь забывал, что пора спать, и вообще обо всем забывал, когда показывал свои допотопные любительские слайды, изображавшие птиц, цветы, деревья, море. Эти слайды не выдерживали никакого сравнения с тем, что можно увидеть по телевизору или в фильмах, которые они брали напрокат и крутили на тамошнем проекторе. Но самое удивительное, он смотрел эти нагоняющие тоску картинки, слушал директора, и ему было приятно, когда тот неожиданно хлопал его по плечу.
«Ну как, Тони, красивое местечко в лесу я заснял? У тебя не возникло желания побывать там? А надо бы как-нибудь попробовать прогуляться в таком лесу. Это не самое глупое, что можно придумать».
Он явно был малость не в себе, этот директор. Круглый дурак, и тронутый к тому же. Впрочем, какая разница — он все-таки был добрым. По крайней мере он единственный сказал: «Тебе здесь всегда рады, Тони».
Такого он ни от кого не слышал ни в Тьёрнехойе, ни в Эгелунде, не говоря уже о садовнике и его жене. Нигде и никому в голову не приходило сказать что-нибудь подобное. Впрочем, она тоже никогда так не говорила, да наверно, это и вышло бы по-дурацки. Он попробовал представить себе, как глупо это прозвучало бы: «Тебе всегда рады дома, Тони!»
Боже упаси! Нет, в самом деле, он всюду нежеланный гость.
Общежитие находилось на тихой окраинной улочке, перед входом стояли автомобили, дети играли в мяч. Парадная дверь была открыта, и в вестибюле чувствовался обычный общежитский запах. А когда он вошел в длинную, хорошо знакомую комнату отдыха с поцарапанными столами и не такими удобными, как в интернате, стульями, ему на мгновенье показалось, что вещи дружелюбно встречают его. Он осмотрелся, но не увидел никого из прежних знакомых. Несколько ребят, которые в этот вечер находились дома и смотрели телевизор, взглянули на него без особого интереса. Потом они снова отвернулись к экрану, а воспитатель, вместе с ними смотревший передачу, медленно поднялся ему навстречу.
Разве теперь они не пьют в это время кофе, не чай, как в интернате, а именно кофе с белым хлебом, нарезанным огромными ломтями? Жена директора сама пекла его и, довольно откровенно гордясь собой, вносила в комнату на большом блюде.
— Ты хочешь с кем-нибудь поговорить?
— А директора нет?
— Э-э, — протянул воспитатель, полагая, видимо, что не совсем удобно приходить к директору в девять часов вечера. — Он, наверно, у себя в кабинете, это дальше по коридору.
— Я знаю где, — сказал он, удивленный тем, что директор сидит вечером в кабинете. Раньше
Да наверно, его и нет. Помедлив, он поднял руку и постучал. Зачем же он, собственно, пришел?
— Войдите, — послышалось из комнаты. Он вошел и прикрыл за собой дверь.
— Я бы хотел поговорить с директором, — обратился он к незнакомому мужчине за письменным столом. Тот отложил ручку и взглянул на него сквозь толстые стекла очков.
— Вот как? О чем?
— Мне нужно поговорить с директором, — упрямо повторил он.
— Я директор. — Глаза за стеклами очков приветливо блеснули. — Чем я могу тебе помочь?
— Да, но... — произнес он.
— Ты, наверно, имеешь в виду моего предшественника? Он здесь больше не работает.
Мужчина снял очки и подмигнул ему. Волосы у него были не те пышные, седые, торчавшие в разные стороны, а редкие, рыжеватые, едва прикрывавшие плешь.
— У тебя какое-нибудь дело?
— Нет, это неважно, — пробормотал он. — Извините, пожалуйста!
— Ты, наверное, бывший воспитанник? — прозвучал такой приветливый и чужой голос.
— Неважно, — крикнул он и бросился вон из кабинета, через коридор в комнату отдыха, где по телевизору шла все та же программа и все тот же певец ласкал микрофон. И по лестнице спустился на улицу.
Подойдя к стоявшему перед домом автомобилю, новой с иголочки «марине», он вытащил из кармана нож и медленным, спокойным движением провел глубокую царапину по сверкающему лаку. Потом направился к остановке и автобусом вернулся домой. Не следует посещать места, где бывал прежде.
Каникулы никак не кончались. Днем он большей частью спал, вечерами слонялся по городу. А ночью его, как в детстве, будили звуки, доносившиеся из спальни.
Однажды вечером, в конце каникул, мать, нервничая, попросила его остаться дома и выручить ее. Речь шла о человеке, которого она называла Джоном. Тот куда-то уезжал, а теперь возвратился в город и сообщил, что зайдет, но она не хотела пускать его на порог. Он никогда не интересовался ее знакомыми и сперва решил, что она имеет в виду того, «постоянного», о котором рассказывала, и даже удивился, почему вдруг она не хочет его видеть. Но он ошибся. Она боялась, что этот самый Джон может испортить ее отношения с тем, другим, подвернись ему только удобный случай.
— Ну, так ты и скажи Джону, — проговорил он, — что не желаешь его видеть.
А она объяснила, почему не может этого сделать:
— У меня просто духу не хватит, но тебе этого не понять. Вот если б ты с ним поговорил...
— Я? — произнес он с сомнением. — Ты считаешь, что я...
— Ты не хочешь помочь мне, Тони? Просто выпроводи его, пусть, мол, убирается и никогда больше не приходит. Можешь даже сказать, что у меня появился другой, можешь сказать ему все что угодно, лишь бы он ушел и больше не появлялся.
Он попробовал представить себе этого Джона, взрослого мужчину, которого нужно прогнать, и постарался вспомнить, как официанты и вышибалы разговаривают с неугодными посетителями, прежде чем вышвырнуть их на улицу.
— А он уйдет, если я с ним поговорю? — спросил он с сомнением, не испытывая особой радости от этого поручения.
Они сидели за столом друг против друга, она подалась вперед и, взяв его руку, внимательно посмотрела прямо в глаза.
— Он не больно-то и здоровый, скорее, маленький, хлипкий. А ты большой и сильный. — Взгляд ее стал ласковым, почти восхищенным. — Большой и сильный, настоящий мужчина.