Бальтазар Косса
Шрифт:
Они останавливаются, не въезжая в город. Сворачивают к спрятанному в густых тополях каменному дому со львами на фронтоне. Их ждут двое слуг и улыбающаяся пожилая женщина, нанятые Джованни д’Аверардо. Их бережно выводят из коляски, им готовы комнаты, их ожидает обед, они дома. Господи! Дома и у себя!
Дом нанят с мебелью. Впрочем, им пока не до осмотра комнат! В кухне, на каменном полу — кади с горячей водой, стоят лохани. Можно вымыться с мылом, сменить дорожное платье, из которого тут же принимаются выжаривать вшей. О, это чудесное ощущение чистоты! Тело отдыхает, уже нет въедливых насекомых, от которых невозможно избавиться, кочуя по постоялым дворам. Мягкое белье ласкает кожу. А обеденный
И после, слегка отяжелев от еды (начинает наваливать дорожная усталость), Косса лежит, скинув сапоги и верхнее платье на постели, и Има пробирается к нему: «Я полежу с тобою!» И тоже, скинув верхнее, ложится рядом, и они замирают, два уже очень немолодых человека, на мал час позволяющие себе забыть о том, что жизнь и трудна и горька.
Джованни д’Аверардо Медичи присылает за ним крытую коляску, когда уже наступает ночь, и на колдовском небе Флоренции зажигается, неисчислимою россыпью самоцветов звездный полог.
Явно, он боится довременной огласки, потому и темнота, и крытый экипаж, потому и нечаянно проблеснувший золотой, сунутый воротней охране.
…Все тот же старый дом, впрочем, кажется, слегка перестроенный — не поймешь в темноте! Тот же сводчатый кабинет, стены которого нынче отделаны каменной мозаикой, а на задней стене картина кого-то из крупных мастеров, повествующая о торжествах во Флоренции по случаю знаменитой памятной победы гвельфов над гибеллинами при Кампальдино в 1289-м году: конница, череда ликующих горожан, игрушечные башни и зеленые флорентийские холмы на заднем плане, на фоне которых — развевающиеся знамена и пестрые штандарты победно возвращающихся войск Флорентийской республики.
Они садятся, и д’Аверардо, не тратя лишних слов, горбясь и пряча кисти худых рук с нервными и чуткими пальцами в мягкое сукно рукавов широкой, по моде прежнего столетия, одежды, начинает излагать дела фирмы:
— Мы заплатили тридцать восемь тысяч флоринов Людвигу Пфальцскому. Кроме того, ваши кондотьеры до сих пор получают деньги на солдат из нашего совместного банка. Госпожа Давероне, как я слышал, совсем разорена? Во всяком случае, я выкупил ее землю и виноградники. Вот бумаги и купчая на ее имя. А поступлений от индульгенций и из Болонского экзархата уже нет! Если бы вы остались папой, мессер Косса! Если бы остались!
— Что же я сейчас могу получить?
— Оплату содержания и наем дома, за сорок золотых в месяц, я взял на себя. Вполне приличный дворец. Кроме того, контора может посодействовать в получении пребенды, ежели вы договоритесь с Мартином V.
Мессер Косса! Поймите меня, ради Бога! Я делаю, что могу, но я не могу разрушить всю, с таким трудом созданную финансовую систему! Я не хочу оказаться в положении Барди! Доходы будут, будут поступать своею чередой! И вот увидите, доходы более чем приличные! Вот по этим бумагам и бухгалтерским книгам вы можете уяснить себе, куда и в какие предприятия вложены ваши деньги.
Косса задумчиво просматривал и перебирал, вникая, счета и бумаги. Увы! Джованни был прав, очень и очень прав!
— Так что же, выходит, я разорен? — хмуро вопросил он, отлагая документы. (И не было сказано «подлец», это Ринальдо дельи Альбицци выдумал, да и то, когда Козимо Медичи перенял у него власть над городом.)
— Ну не совсем, не совсем! — возражает д’Аверардо с лукавинкой в глазах. — Расплачиваясь с Людвигом, я пустил в ход королевские заемные грамоты, получил золото в Голландском банке и в банках немецких земель, и даже в Праге, где мне, по неуверенному времени, уступили тридцать процентов. Сверх того, мы воспользовались падением курса экю во Франции… Поработать пришлось! Я посчитал на досуге: деньги для вас собирали четыреста семьдесят два человека, не считая меня с Козимо! К тому же мы предоставили кредит Сигизмунду, за право собирать налоги в Баварии, и на сегодняшний день уже почти вернули себе все затраты. Таким образом, мы заплатили всего десять, ежели быть точным, одиннадцать тысяч из тридцати восьми, остальное заплатил Сигизмунд, хотя он сам не подозревает об этом!
Джованни чуть улыбнулся, пряча бумаги, и на миг даже помолодел.
— А проценты?
— Проценты идут на оплату армии Браччо да Монтоне, и, на мой взгляд, это разумное помещение капитала. Браччо, безусловно, предан вам, мессер!
Косса смотрел на него, на его сухие руки, перебиравшие листы грамот и договоров, в которых была жизнь — его жизнь! На сосредоточенное сухощавое лицо, этого, уже достаточно старого финансиста, и вдруг его словно облило горячим жаром. Он понял, что этот человек честен, предельно честен с ним и, ежели это можно сказать про банкира, является ему другом! Косса не сделал ни движения, ни жеста, но Джованни д’Аверардо, кажется, понял. Поднял на Коссу посветлевший мгновенный взгляд и сказал с промельком улыбки:
— Я послал к вам, в ваше новое жилище, кое-что из еды! Госпожа Давероне (он упорно называл Иму ее девическим именем) извещена и сейчас готовит стол. Мы намерены вместе отпраздновать ваше возвращение! — И добавил, пряча глаза: — В узком кругу, не обессудьте, мессер! Новый папа еще не извещен нами о вашем приезде, хотя не удивлюсь, ежели его известили другие. А госпожа Има, — не обижайтесь на меня! Госпожа Има… Боннаккорсо Питти, слышно, возвращается из Сан-Джиминьяно, где он был на должности подеста, и его прочат в число чиновников честности, или целомудрия. Этот Питти родич покойного Мазо Альбицци, он женат на дочери его брата Луки и, ежели помните, он просил вас в свое время о бенефиции для своего родича, и вы ему отказали. Боннаккорсо человек упорный и мстительный. Я дважды был вместе с ним в совете десяти и знаю его хорошо! Вряд ли он забыл ту давнюю обиду и в должности чиновника честности, обязанного заботиться о нравственности граждан, поскольку донна Има не является вашей законной супругой… Ну, вы понимаете сами! Поэтому мне приходится быть предельно осторожным и как можно скорее устроить вашу встречу с Оддоне Колонной, как можно скорее! Пока Питти сам не сделал доклада в синьорию о вашем возвращении! И не потребовал удалить вас из города…
Бальтазар слушал Джованни д’Аверардо со странным чувством, не возмущения, нет, а почти радости! Все возвращалось на круги своя! И эта постоянная грызня, взаимные доносы, вся эта обычная жизнь великой Флоренции, вновь обрушенная на него, все эти советы, комиссии, республиканские выборные должности, вплоть до гонфалоньера справедливости, вся эта неистовая борьба самолюбий, которая, в конце концов все-таки выливается в согласное единство действий всего города — все это было таким близким и таким родным! Своим!
Питти, Боннаккорсо Питти…
— Это тот Питти, который постоянно ездил ко французскому двору и вел обширную игру в кости, то выигрывая, то продуваясь в пух?
— Чаще выигрывая! — поправил Джованни с лукаво блеснувшим взором. — Сумел обеспечить своих детей, покупает дома и земли! Дружба с Альбицци очень помогает ему!
А иные? — хотелось спросить Бальтазара. Какова судьба рукописей Саккетти, что поделывает Никколо Никколи? Хотелось вопросить о многом: кто жив, кто умер, кто возвысился, кто упал? Но он только спросил: