Балтийская трагедия: Агония
Шрифт:
На мостик поднялись трое, представились: старший инженер бомбардировочного полка, военный инженер 2-го ранга Баранов, воентехники 1-го ранга Власкин и Прусаков.
— Доставлены ли тонные бомбы?
В вопросе была скрытая надежда на отрицательный ответ.
Командир тральщика ответил утвердительно. Доставлены. И тонные, и полутонные.
Началась разгрузка. Стрелой подавали бомбы в бомботаре на пирс. Матросы откатывали их к стоявшим у причалов двум «полуторкам», вручную закатывали в кузов.
Старший лейтенант Ефимов обошел корабль, выясняя состояние боеготовности тральщика. Двое убитых, шестеро раненых.
Ефимов вернулся в свою каюту и прилег отдохнуть, ожидая окончания разгрузки.
В дверь постучали.
Вошел командир отделения радистов старшина Нестеров с бланком радиограммы.
Ефимов прочел расшифрованный текст:
«Немедленно возвращайтесь в Таллинн.
Поднявшись на мостик, Ефимов приказал готовиться к походу. Последним с корабля выносили ящик с детонаторами. Старший лейтенант Ефимов лично, из рук в руки, передал его военному инженеру 2-го ранга Баранову.
02:20
Известие о доставке 1000-килограммовых бомб на Эзель застало полковника Преображенского в разгаре совещания в штабном бункере с генералом Жаворонковым и представителем Ставки полковником Коккинаки, специально прилетевшим на аэродром Когул на истребителе «И-16». Недавно вызванный к Сталину Коккинаки уверил вождя, что самолёт «ДБ-3» вполне может нести бомбу в одну тонну. Прославленный летчик-испытатель был в этом искренне убеждён. Но присутствовавшие на совещании летчики и штурманы доказывали ему обратное: состояние бомбардировщиков такое, что они не способны нести тонные бомбы (или две полутонных). Особенно много о ненадежности матчасти говорил сам полковник Преображенский, лично водивший свои бомбардировщики на Берлин. Над самым Берлином на его собственной машине отказал один двигатель и он каким- то чудом дотянул на одном моторе обратно на свой аэродром. Да что там Берлин?!
Совсем недавно от командования обороной Таллинна поступила заявка уничтожить командный пункт 18-й немецкой армии в Пярну. Преображенский решил вести звено сам. К его самолёту были подвешены три бомбы по 250 килограмм. Стояла страшная жара, моторы перегрелись, что Преображенский почувствовал уже на взлёте. Еле-еле оторвав машину от взлётной полосы и с трудом перелетев через небольшой участок леса, полковник убедился, что тяга одного мотора упала окончательно. Бомбардировщик, не успев набрать высоты, стал стремительно снижаться на какой-то луг, усеянный валунами. Сбросить бомбы уже было невозможно. Преображенский успел выпустить шасси, но когда они коснулись, земли, выяснилось, что ко всем бедам ещё отказали и тормоза. Самолёт несло по инерции через пни и валуны. Стоило одной из бомб наткнуться на подобное препятствие и машину разнесло бы на атомы со всем экипажем. К счастью, опустившийся хвост бомбардировщика зацепился за какой-то валун и самолёт остановился, протаранив ветхий забор и положив левое крыло на камышовую крышу сарая одного из лесных хуторов.
Комиссар полка Оганезов напомнил присутствующим на совещании, как вернувшись с бомбардировки
Жаворонков и Коккинаки терпеливо выслушали темпераментные высказывания летчиков, отлично понимая этих людей, но ещё лучше понимая, что изменить ничего нельзя.
Во всех выступлениях сквозила невысказанная мысль: полёты на Берлин сейчас, когда сухопутные войска и флот так остро нуждаются в поддержке с воздуха, следует пусть временно, но прекратить. Военное значение их ничтожно, а нужный пропагандистский эффект достигнут ещё предыдущими налетами. Но никто, разумеется, не осмелился ничего высказать вслух.
Коккинаки, напротив, был уверен в успехе. Разве не он лично ещё в феврале 1937 года поднял на бомбардировщике «ДБ-3» целых ДВЕ тонны бомб на высоту более 11 километров?!
Жаворонков был не столь оптимистичен. Выслушав доклады лётчиков, он даже подумал было связаться с адмиралом Кузнецовым и честно доложить ему о немыслимости задуманного. Но генерал тут же прогнал эту мысль. Только он и Коккинаки знали от кого исходит идея сбросить на Берлин 1000-килограммовые бомбы. Это не оставляло никакой свободы для маневра.
Тем более, что всем становилось ясно — дни аэродрома Когул сочтены. Участились бомбардировки аэродромов немецкой авиацией. По ночам, подбираясь к стоянкам, бьют по бомбардировщикам зажигательным пулями группы кайтселитов — эстонских партизан, не прекращающих борьбы за независимость своей маленькой республики.
В момент, когда Жаворонков уже хотел подвести итоги совещания, в бункере появился старший инженер полка Баранов, только что доставивший тонные бомбы с причала в расположение полка. Было решено выслушать мнение технического специалиста.
Инженер Баранов доложил Жаворонкову и Коккинаки, что из базирующихся самолётов в Когуле только две машины, исходя из состоянии их моторов, могут взять на внешнюю подвеску по тонной или две полутонных фугасных авиабомбы. Да и то с риском из-за недостаточной длины взлетной полосы и отсутствия на ней твердого покрытия. Машины эти — капитана Гречишникова и старшего лейтенанта Богачёва...
В этот момент зазвонил телефон. Дежурный сообщил, что по докладу постов ВНОС к острову приближаются бомбардировщики противника. В кромешной темноте им помогают ориентироваться эстонские партизаны, освещая из леса аэродром красными ракетами.
Загрохотали зенитки. Бункер вздрогнул от взрыва первых авиабомб.
02:45
Фрегаттен-капитан Гельмут Брилль шептал лютеранскую молитву. Его минно-заградительная группа «Кобра », состоявшая из трёх вспомогательных заградителей «Кобра», «Кайзер» и «Княгиня Луиза», ставила очередную минную банку на траверзе мыса Юминда-Нина. Заградители, переоборудованные из старых каботажных грузовых судов, грузно раскачивало разгулявшейся под порывами северо-восточного ветра волной.