Бальзак
Шрифт:
Все удивительные трюки, о которых Бальзак повествует в своих романах: векселя, переписанные на второе и третье лица, уловки, чтобы добиться отсрочки по суду и, сделавшись недостижимым для почты, избежать вызова в суд, сотни хитростей, с помощью которых удается не допустить к себе кредиторов, хитростей, которые его Лапальферен возвел в степень подлинного искусства, – все эти способы проверены самим Бальзаком, и его дотошное знание законов, его изобретательная ловкость и отчаянная смелость с каждым днем одерживают новые победы. У издателей, у ростовщиков, у банкиров – всюду обращаются его векселя. Нет ни одного судебного исполнителя в Париже, которому не было бы поручено описать имущество г-на Оноре де Бальзака. Но ни одному не удается встретиться с ним лицом к лицу, а тем паче добиться от него денег.
Однако из гордости и, вероятно, из озорства Бальзак раздразнил всех своих преследователей и, открыто фрондируя против закона, натравил на себя еще новые власти. Согласно только что опубликованному указу каждый гражданин обязан определенное время прослужить в национальной гвардии. Бальзак не признает этой повинности. Для него, непоколебимого легитимиста, король-буржуа Луи Филипп – узурпатор, который не вправе отдавать ему приказы. Кроме того, Бальзаку жаль своего хорошо оплачиваемого времени, и он справедливо считает, что не пристало ему торчать под ружьем в военном мундире на каком-нибудь углу, в
Пусть только попробуют его арестовать! Сперва надо еще его найти! Болваны в галунах увидят, что у них мозгов не хватит, чтобы его зацапать.
На много недель Бальзак становится незримым для своих преследователей. Напрасно врываются в любой час дня посланцы властей предержащих в квартиру на Рю Кассини. Всегда оказывается, что г-н Бальзак отправился путешествовать, причем неизвестно, где он остановится, – тот самый г-н де Бальзак, который с утра собирает авансы у своих издателей, а вечером неизменно появляется в Итальянской опере. Какое удовольствие выслушать от верного слуги, как часто в его отсутствие являлись усатые стражи закона, а еще приятнее, укрывшись за потайной дверью, слушать, как эти остолопы со зверской серьезностью наводят справки о неуловимом. Эти подробности придадут блеск и огонь его очередному роману. И поистине они вдохновляют его, когда он описывает борьбу Вотрена и Паккара с Корантеном, Пейрадом и прочими полицейскими ищейками. Но в одно прекрасное утро, 27 апреля, король Луи Филипп одержал победу: комиссар полиции с двумя филерами, которые часами, переминаясь с ноги на ногу, топтались под окнами Бальзака, врывается вслед за писателем в квартиру на Рю Кассини, и спустя полчаса знаменитая зеленая карета увозит его в полицейскую тюрьму «Отель де Базенкур», которую народная молва окрестила «Отелем на бобах». Бальзак вынужден полностью отсидеть свой срок, и это одно свидетельствует, сколь мал был его общественный вес в любезном отечестве. Тот самый человек, знакомства с которым добивается вся иностранная знать, человек, который принят во всех посольствах, тот самый Бальзак, которого Меттерних, владыка европейской дипломатии, приглашает к себе в дом, должен с 27 апреля по 4 мая отсидеть в полицейской тюрьме – без малейших поблажек. Он и сидит в громадном зале, среди орды кричащих и режущихся в карты, среди гогочущих грешников из простонародья. В большинстве это рабочие, которые не желают пожертвовать двумя рабочими днями ради гражданской гвардии: ведь это сократит их заработок и обречет на голод жен и детей. Единственное, чего удается добиться Бальзаку, – это стола и стула; и ему становится безразлично окружающее. С той же энергией, что и в уединении своей монашеской кельи, погружается он в ад своих корректур. Настроение его нисколько не омрачено, об этом свидетельствует веселое описание событий в письме к г-же Ганской. Да, его посадили под замок, но это ничуть не уязвляет его чувство чести, наоборот, оживляет его галльский юмор. Ему даже приятно сознавать, что на восемь дней он надежно защищен самим государством от кредиторов и судебных исполнителей Всю жизнь галерный каторжник работы, вечный должник и преследуемый, он привык к тюрьме худшей, чем «Отель на бобах». Выйти на свободу означает для него необходимость снова бороться, бороться ежедневно и еженощно.
Много лет выдерживает Бальзак эти сокрушительные удары. Лишь иногда у него вырывается стон:
«Я буквально околеваю, я повесил голову, как понурая кляча».
Впервые его железный организм получает предостерегающий сигнал. У Бальзака приступ головокружения. Преданный врач настоятельно советует писателю щадить себя. Ему следует на два-три месяца отправиться в деревню и отдохнуть. Бальзак повинуется доброму совету, но лишь отчасти. Он отправляется в родную Турень к своему другу Маргонну, в старое убежище; но не для того, чтобы, как приказал ему д-р Наккар, отдохнуть, а, напротив, чтобы работать так ожесточенно, так сосредоточенно, так фанатично, как даже ему редко еще приходилось работать. Вновь и вновь убеждается Бальзак, что не спекуляции, не финансовые сделки и не женитьба на богатой могут спасти его из отчаянного положения, а лишь единственное и истинное его призвание – искусство, для которого он рожден и которому присягнул на верность. Для художника есть целебное средство, которого врач не в силах прописать другим своим пациентам. Он может, только он один, преодолеть заботы и тяготы, описывая их. Он может претворить свой горький опыт в потрясающие образы и все, что было жестокой жизненной необходимостью, преобразовать в творческую свободу. Бальзак прибывает к Маргонну, гонимый именно такой жестокой необходимостью. Вдова Беше, выйдя вторично замуж, повинуется немилосердно деловитому супругу; она добилась судебного решения, согласно которому Бальзак в течение двадцати четырех часов должен сдать ей два еще недостающих тома «Этюдов нравов» ин-октаво и уплатить по пятьдесят франков пени за каждый просроченный день. Он собирается «за двадцать дней накропать для этой бабы ее тома», чтобы они не висели у него на шее. И если в дело вступает воля Бальзака, чудо всегда совершается. Он полагает, что должен сделать две вещи:
«Я обязан выполнить мой последний договор и, кроме того, написать хорошую книгу».
Ему удается и то и другое. Никогда Бальзак не творит лучше, чем под влиянием необходимости. В течение недели он придумывает сюжет «Утраченных иллюзий» и пишет всю первую часть.
«Все мои силы были напряжены, я писал по пятнадцать часов в сутки. Я вставал вместе с солнцем и работал до обеда, не беря в рот ничего, кроме черного кофе».
Именно эта книга, написанная в страшной спешке, становится его центральным произведением. Кажется, будто Бальзак неумолимым бичом выгнал наружу все, что пряталось в его сердце, выстроил перед собой свои самые сокровенные желания, самые потаенные опасения и подверг их исследованию.
«Утраченные иллюзии» 47 – картина эпохи, исполненная такого реализма и такой жизненной широты, каких французская литература доселе еще не знала. И наряду с этим это самый глубокий и беспощадный анализ собственной личности. Создав два образа в этой книге, Бальзак показал, чем становится и чем может стать писатель, если он строг к себе и верен себе и своему
47
«Утpачeнные иллюзии». Первая часть романа – «Два поэта» – вышла в 1837 году; вторая часть – «Провинциальная знаменитость в Париже» – в 1839 году, третья часть – «Ева и Давид» – в 1843 году.
И вот, чтобы закалить себя, чтобы собственными глазами увидеть опасность, грозящую писателю, предающему свое искусство ради мимолетного успеха, Бальзак в назидание себе рисует такого литератора, который не сумел проявить стойкость и, раз поддавшись искушению, уже не знает удержу. Его Люсьен де Рюбампре – фамилия его, собственно, Шардон, и, так же как Бальзак, он сам произвел себя в дворяне, – юный идеалист с тетрадью стихотворений (бальзаковский «Кромвель») – приезжает в Париж в надежде добиться успеха благодаря своему таланту. Счастливый случай приводит его в кружок юношей. Это бедные студенты, начинающие свой путь в мансардах Латинского квартала, готовые идти на жертвы ради своей миссии. Они и есть будущая элита Франции. Это друзья Луи Ламбера: д'Артез – их поэт, Бьяншон – врач, Мишель Кретьен – философ. Все они пренебрегают мимолетным успехом ради грядущих деяний, которые поклялись совершить. Благодаря Даниэлю д'Артезу – в его сильном характере и гордом терпении Бальзак представил свое лучшее «я» -Люсьена де Рюбампре принимают в круг честных и чистых молодых людей. Но, вместо того чтобы остаться верным духовному аристократизму своих новых друзей, Люсьен клюет на дешевую приманку. Он соблазняется возможностью блистать среди родовитой знати Сен-Жерменского предместья. Люсьен жаждет быстрого успеха, он жаждет денег, восторгов, любви женщин, политического могущества, и, так как за стихи такой монетой не платят, он продается журналистике.
Люсьен, как некогда Бальзак, проституирует свой талант ради легких, эфемерных, второпях написанных однодневок. Он становится своим среди фабрикантов изящной словесности, он оказывается на побегушках у общественного мнения, он превращается в сутенера и газетную содержанку. Он только один из бесчисленных пузырей на литературном болоте, и хотя благодаря своим мимолетным успехам он вырастает в глазах общественного мнения, в действительности все глубже и глубже погружается в трясину. Вобрав весь опыт, который ему дали годы рабского труда в газете, впитав всю горечь, которую он познал, преследуемый ненавистью журналистской клики, Бальзак вскрывает машину общественного мнения, парижский театр, парижскую литературу – весь тот внутренне хрупкий мир, в котором люди взаимно поддерживают друг друга и в то же время тайно и вероломно враждуют один с другим.
«Утраченные иллюзии», задуманные лишь как фрагмент, в котором показан Париж и узкий круг людей того времени, становятся всеобъемлющей картиной, годной для всех времен. Это книга, полная гордости и возмущения, книга-предостережение. Она зовет не опошляться из нетерпения и алчности, но оставаться сильным и становиться все сильнее вопреки любому сопротивлению. Всегда, когда тучи собираются над головой Бальзака, он в самом себе обретает подлинное мужество, и в момент величайших жизненных катастроф он создает свои наиболее искренние и грандиозные творения.
XV. Путешествие в Италию
Этот катастрофический год описан Бальзаком в его посланиях к г-же Ганской, описан с почти патетическим увлечением, с восторгом самобичевания. Процессы, иски, опись имущества, банкротства, нескончаемые тяготы, часы, проведенные в тюрьме, и неисчислимые часы, проведенные в темнице творчества!
И все же невозможно отделаться от подозрения, что именно обилие подробностей, с которыми он составляет для далекой приятельницы еженедельный бюллетень своих огорчений и неудач, рассчитано на то, чтобы скрыть от глаз ее нечто другое, и при этом весьма существенное. Ведь удивительно характерно для чудовищной, единственной в своем роде жизнестойкости Бальзака, что именно в этом году, когда он и впрямь прошел огонь, и воду, и медные трубы и, вертясь в каждодневной сутолоке, умудрился создать пять подлинных шедевров, он находит еще время, чтобы жить частной, интимной жизнью, и притом жизнью, исполненной самых неожиданных приключений. Нет ничего обманчивей, чем автобиографические описания Бальзака. Если брать их на веру, то Бальзак предстанет перед нами как вечный поденщик, который в редкие часы свободы, обессиленный, уходит в себя. А в действительности в недолгие промежутки, которые оставляют ему труды и заботы, он наслаждается жизнью, наслаждается беспечно и безудержно, как и полагается такому расточителю и фантазеру. Нельзя постичь Бальзака-человека, не зная его глубочайшей тайны: он поразительно уверен в себе, несмотря на все житейские передряги, и поразительно равнодушен ко всему, что принято называть судьбой или ударами судьбы. Нечто в нем – быть может, именно интимнейшая, сокровенная суть его души – с полным безучастием относится к бесконечным повседневным катастрофам и взирает на все эти бури с таким же напряженным и вместе с тем безучастным любопытством, с каким, стоя на незыблемом берегу, мы взираем на разгневанно бушующее море. Твердая уверенность в том, что не позже чем завтра судебные исполнители будут ломиться в его квартиру, чтобы взыскать несколько сот франков долгу, не помешает Бальзаку на те же самые несколько сот франков, которые с него так настоятельно требуют и которых, кстати, у него в наличности вовсе нет, приобрести у ювелира совершенно ненужную безделушку. В том самом 1836 году, когда сумма его долгов доходит до ста сорока тысяч франков и ему буквально приходится одалживать на обед у своего лейб-портного или лейб-медика, неутомимый расточитель заказывает вдобавок к знаменитой «трости г-на Бальзака», к этой увесистой палице, из которой мадам де Жирарден смастерила целый роман, еще одну трость с набалдашником из носорожьей кости за шестьсот франков. А заодно уж он покупает золотой перочинный ножик за сто девяносто франков, кошелечек за сто десять франков, цепочку за четыреста двадцать франков – словом, приобретает целый набор таких предметов, которые скорее приличествуют кокотке, только что выпотрошившей заезжего набоба, чем «бедному мужику», «подневольному труженику» и «завзятому аскету». Таинственная сила сопротивления, живущая в Бальзаке, требует постоянной компенсации. Чем больше он задолжал, тем необходимее ему иллюзия роскоши, и он создает ее, окружая себя дорогостоящими безделушками. Чем тяжелее давят на него обстоятельства, тем выше поднимается в нем (совсем как ртуть в барометре!) радость жизни. Чем туже привязан он к бремени долгов, как лошадь к мельничному жернову, тем сильнее хочется ему вкусить радость существования. Без этой антитезы жизнь его лишилась бы смысла.