Бальзам на душу
Шрифт:
Еще через минуту стало ясно, что мы приближаемся к железнодорожному переезду. Поезд уже хорошо разогнался – стук колес казался мне просто угрожающим. Виктор решительно кивнул. Я рванула рукоятку стоп-крана.
Меня прижало к стене. По всему составу прошла страшная судорога. Перестук колес сменился пронзительным визгом, грохотом и шипом. А потом наступила невероятная тишина, которая спустя секунду взорвалась криками ужаса и отчаянной руганью. Мы не стали ждать, пока кто-нибудь захочет задать нам парочку неприятных вопросов, открыли дверь тамбура и, сбросив вниз вещи, попрыгали в темноту на насыпь.
Пока в вагонах царила суматоха, мы успели незамеченными отойти от поезда и скрыться за кустами лещины, которая росла под насыпью. Прячась за листвой, мы, не торопясь, зашагали в сторону переезда. Свою часть программы мы выполнили. Теперь все зависело от того, как сдержит слово балагур Барабаш. Ясных представлений на этот счет у нас не имелось, поэтому эмоции наши были пока весьма сдержанными.
Пока мы шли до шоссе, на память мне пришли те, с кого вся эта история началась, – Мария Николаевна Стрельникова и ее незадачливый муж. По сути дела, мы здесь мучаемся по одной-единственной причине – эти люди, которые уже ушли из этой жизни, должны быть отмщены – не в вульгарном, а в высшем смысле этого слова. Справедливое наказание их убийцам – это все, что мы могли сделать для их памяти, и мы не можем от этого отступиться, иначе я просто перестану себя уважать.
С братьями Коробейниковыми дело обстояло немного иначе. Они тоже пострадали, но, увы, не совсем безвинно – алчность и самоуверенность подвели их. Но бросить их здесь было бы слишком безжалостно и неправильно. В общем, все начиналось сначала, и нужно было держаться. Только бы не подвел Барабаш!
Когда мы добрались до шоссе, поезд уже был готов продолжить движение. Мы услышали тревожный свисток локомотива, а потом нарастающий грохот, прокатившийся по всему составу. Из домика у переезда вышел стрелочник и посмотрел туда, где пылали огни локомотива.
Шлагбаум на переезде был опущен, хотя сейчас это не имело никакого значения – поблизости не было ни одной машины. Это нам совсем не понравилось. Мы оба напряженно всматривались в темноту, все больше теряя надежду.
Сердито грохоча, поезд прошел через переезд, замелькали освещенные окна вагонов. Над долиной покатилось гулкое эхо. Потом все стихло, и будто нехотя взметнулись вверх полосатые шлагбаумы. Железнодорожник ушел в свою каморку.
И в этот момент метрах в пятидесяти от нас на шоссе коротко вспыхнули и погасли фары. Мы с Виктором обменялись быстрыми взглядами, вскочили с травы и помчались туда, где стояла машина. Через минуту мы уже нашли ее – это был знакомый таксомотор цвета яичницы.
– Прыгайте назад! – распорядился Барабаш, просовывая голову в окошко. – И сидите тихо, как мыши! В городе ниже опускайте головы. Конспирация!
Он наблюдал, как мы рассаживаемся, а потом вдруг немного смущенно сказал:
– Того самого… Чуть было не забыл! Поскольку ситуация у нас, как бы это сказать, непредсказуемая, я бы хотел попросить аванс! Поскольку я могу иметь большие неприятности, так я бы хотел рассчитывать на небольшую сумму…
– Это справедливо, – заметила я. – И сколько вы хотите, пан Барабаш?
– Да немного, – смущенно произнес Барабаш. – Совсем чуточки… Тысячу!
– Рублей? – на всякий случай спросила я.
– Да нет! Что с них толку! – добродушно заметил Барабаш. – Я так думаю, что долларов.
Кажется, этот весельчак решил неплохо нас пощипать, подумала я уныло. Как бы нам и в самом деле не пришлось топать отсюда пешком, когда он предъявит нам окончательный счет. Но возмущаться было бессмысленно – пан Барабаш мог просто развернуться и умчаться в украинскую ночь.
– Мы согласны, – сказала я со вздохом. – Только, боюсь, вы принимаете нас за миллионеров.
– Да нет! – легко сказал Барабаш. – Не принимаю. Пани Ольга может не беспокоиться. У Барабаша глаз наметан. Лишнего не запрошу. – Хотелось бы верить, что ваш глазомер вас не подведет, – пробормотала я.
Барабаш коротко хохотнул и сказал:
– Ну, поехали тогда до хаты!
Глава 19
Мы скрывались у Барабаша уже неделю. С точки зрения конспирации место было почти идеальным. Барабаш жил на краю города, на тихой улочке, выходящей на пустырь, заросший дикой вишней. У него был отдельный дом из белого кирпича – снаружи казавшийся неказистым, но удивительно просторный и удобный внутри. Имелись даже гараж под домом и что-то вроде мансарды наверху. Там поселился Виктор. Мне отвели крошечную комнатку в глубине дома, единственное окно которой выходило на глухую стену соседнего здания. Вид скрашивали неизменные заросли роз, ухоженные и наполнявшие воздух сладким ароматом.
Детей у Барабашей не было. Жили они вдвоем с женой Полиной, которая оказалась довольно милой и флегматичной толстушкой, в отличие от мужа почти не раскрывавшей рта. Нелишне заметить, что усы, которые пан Барабаш приписал своей супруге при первой нашей встрече, оказались в большей степени мифом.
Трудно было сказать, что сыграло свою роль – врожденное гостеприимство или аванс в тысячу долларов, но в доме Барабашей мы чувствовали себя неплохо. Угнетала лишь невозможность выйти на улицу – глупо было рисковать после стольких мытарств.
Связующим звеном с внешним миром был пан Барабаш. Он ежедневно катался по городу и вынюхивал все, что мог. От него мы узнали, что следствие по делу об убийстве германских подданных ведется в глубокой тайне и им занимаются всякие шишки, понаехавшие из Львова и Киева. Никакой информации об этом больше наружу не выплыло до самого последнего дня, когда Барабаш вдруг сообщил, что братьев Коробейниковых переводят из Белки в следственную тюрьму Львова.
Узнал он также о том, что и последний немец, имевший отношение к проекту туристического центра, отбыл к себе на родину, сопровождая тела своих погибших соотечественников. О закрытии проекта никто официально не объявлял, но и без того было ясно, что дело застопорилось надолго. Куницкому это, наверное, было как бальзам на душу.
Любопытным мне показалось также то, что и власти не проявляли особого интереса к развалинам. Судя по всему, братья Коробейниковы даже в тюрьме не хотели раскрывать своих тайных планов – пресловутая алчность не позволяла сказать им правду. Даже в столь плачевном положении они еще сохраняли надежду добраться когда-нибудь до клада. Одним словом, они молчали как партизаны, что тоже было на руку Куницкому.
Пани Шленскую перевели из больничной палаты в тюремную камеру – вероятно, ее болезнь оказалась не такой уж серьезной. Зато инспектора Приймака увезли из Белки на санитарном вертолете – едва состояние его улучшилось и стала возможна транспортировка. Таким образом, все разворачивалось в соответствии с дьявольским планом Куницкого.