Банда - 2
Шрифт:
– Какого места?
– улыбнулся Андрей.
– До жопы.
– Ну извини... Но, Вика... Ты не права. Это бывает со всеми. Мужики после всех этих дел спят обессиленные, как кролики, а у женщин открывается второе дыхание. У настоящих женщин.
– А у настоящих мужчин ничего не открывается?
– Глаза.
– И вы начинаете видеть что-то такое-этакое?
– Мы начинаем видеть любимых женщин во всех их достоинствах, о которых раньше и не догадывались.
– Скажите, пожалуйста!
– сказала Вика, но в голосе у нее уже не было напряженности. Была скорее озадаченность,
– И еще, Вика... Не надо меня попрекать моими бедами, я с ними никому не навязываюсь. Да, совсем недавно, в прошлом году, я был немного другим человеком, я был веселее, беззаботнее, глупее... С тех пор немного изменился. Но сегодня... Какой я есть, такой и есть. Тут уж ничего не поделаешь. Когда-нибудь я снова изменюсь и стану прежним. Почему ты считаешь, что я должен...
– Ты мне ничего не должен.
– А я и не говорю, что должен тебе - чуть жестковато произнес Андрей.
– Я говорю о другом. Почему ты считаешь, что я обязательно должен соответствовать твоим представлениям о хорошем мужике? Или спрошу иначе... Почему тебе нужно переживать оттого, что я этим твоим представлениям не соответствую? У тебя тоже открылись глаза и ты вправе делать свои выводы... Я с ними соглашусь. Я плох? Ну что ж... Скоро утро, уже светает... Пойдут трамваи, троллейбусы... И прости-прощай село родное . В края дальние пойдет молодец.
– Да не плох ты, не плох! Ты сказал мне, чтоб я не лезла в твои переживания? Сказал. Я утерлась. И ты в мои тоже не лезь. Я тебя не будила. Проснулся - терпи. Скажите, пожалуйста, какой деловой! Баба в подушку уже поплакать не может!
Андрей приподнялся, неловко взгромоздился, лег на Вику, поцеловал ее в мокрые глаза, потерся щекой о щеку.
– Ну?
– спросил.
– Все в порядке?
– Да, теперь порядок. Не уходи, полежи так.
– Не тяжело?
– Ничуть... Это самое естественное положение женщины... Эта та тяжесть, о которой она только" мечтает. Я могу задать тебе один вопрос?
– Валяй.
– Нас здесь двое?
– Да.
– За шторой никого нет?
– Никого.
– Это хорошо?
– Да, - ответил Андрей помолчав.
– Это хорошо. Во всяком случае нормально, - он соскользнул с нее, лег на спину. Почувствовав неладное. Вика провела рукой по его лицу, по глазам, и ощутила влагу.
– Ну вот, видишь, - проговорила она.
– Люди братаются - кровь смешивают, а мы с тобой - слезы... Выходит, породнились?
– Похоже на то, Вика, похоже на то... Хорошо, что я проснулся, что мы поговорили с тобой сейчас. Нам не хватало этого разговора. Мне, во всяком случае.
– Иди ко мне, - прошептала она.
– Иду.
***
Пафнутьев некоторое время молча смотрел на лежащего на кровати человека. Со времени их последней встречи тот стал выглядеть намного лучше - порозовело лицо, движения стали увереннее, во взгляде появилась усмешка, понимание происходящего. Возле кровати лежала куча газет, подоконник тоже был завален газетами, причем, как заметил Пафнутьев, под рукой у больного лежали уже свежие, сегодняшние газеты. На Пафнутьева человек смотрел с незнакомой твердостью, даже требовательностью.
– Я вас приветствую, - сказал Пафнутьев, протягивая руку.
– А мы тут уже заждались, - улыбнулся Зомби.
– Не знали что и думать... Все глаза проглядели.
– Кал ты нас находишь?
– спросил Овсов из-за спины Пафнутьева.
– Вижу большие перемены. И все к лучшему. Глаз горит, румянец играет, руки зудят - работы требуют. Верно говорю?
– спросил Пафнутьев у Зомби.
– Да, что-то такое есть.
Человек на кровати улыбнулся, ему, видимо, было приятно слушать добрые впечатления о собственном здоровье. Хотя, как заметил Пафнутьев, улыбка не была ни заискивающей, ни слишком уж доброжелательной.
– Он называет себя Зомби, - сказал Овсов, предупреждая Пафнутьева от неловкого шага.
– Ему виднее, - сказал Пафнутьев.
– Это все-таки лучше, чем Даздраперма.
– А что, и такое имя есть?
– удивился Овсов.
– Да, милое девичье имя. Сокращенно - Да здравствует первое мая. Была у меня такая подследственная. Все знакомые любовно называли ее Спермой. И проще и благозвучнее. Сперма Ивановна. А Зомби... Несколько жутковато, но привыкнуть можно.
– Я уже привык, - сказал Зомби.
– Живу по той программе, которую вкладывает в меня Степан Петрович. Помню только то, что со мной происходит сейчас, что прочитал уже здесь, в больнице... Я действительно Зомби. И весь тут сказ. Оживленный мертвец с вложенной чужой программой.
– Почему чужой?
– спросил Овсов.
– Ничуть. Программу ты выбираешь сам.
– Я имел в виду не чуждость, а новизну... Оживленный мертвец с вложенной в него новой программой жизни. Так будет точнее.
– Пожалуй, - согласился Пафнутьев, присаживаясь на белую табуретку.
– Мне кажется, у вас есть новости?
– спросил Зомби у Пафнутьева. Поделитесь.
– О каких новостях вы хотите услышать?
– Несколько дней назад вы взяли у меня портрет красивой женщины... У меня такое ощущение, что вы уже знаете как ее зовут, где живет, чем занимается...
– Почему вы так решили?
– Пафнутьев был озадачен проницательностью этого человека, который дальше больничного парка никуда не выходил, ни с кем, кроме Овсова не общался и ничего, включая собственное имя, не помнил из прежней жизни.
– Да ладно вам, Павел Николаевич, - Зомби легко махнул рукой.
– Вы видите эту гору газет? Это не наводит вас ни на какие мысли? Я понял ваш прием, видел портрет той женщины на первой полосе...
– Где вы его видели?
– На первой полосе... Объясните, пожалуйста, я не понимаю смысл ваших вопросов.
– Вы не сказали, что видели портрет на первой странице, вы не сказали, что видели женщину просто в газете... Вы сказали, что видели на первой полосе. Это профессиональный термин - полоса. У вас нет ощущения, что вы когда-то имели отношение к газете?
– Такой уверенности у меня нет, - медленно проговорил Зомби, окидывая взглядом пол, устланный газетами, - но нет и жесткого отрицания... Другими словами, ваше предположение не кажется мне диким.
– И за это спасибо.
– Ваш прием - блестящий. Опубликовать снимок с заведомо чужой подписью... Я до этого не додумался, Наверняка кто-то позвонит в редакцию и упрекнет газетчиков в неточности... Я правильно понимаю ваш замысел?