Банда - 2
Шрифт:
А Амон, простоватое дитя гор, ничего не подозревал.
Он полагал, что все указания даны и никто не осмелиться нарушить приказ большого начальника.
Он думал, что назад пути нет.
Он ошибался.
Анцыферов знал. Колов и Сысцов знали, что с Пафнутьевым расслабляться нельзя и уж ни в коем случае недопустимо позволять себе малейшее пренебрежение. Пафнутьев и сам не догадывался, каким дьявольским самолюбием наделила его природа. И если прикидывался дураком, простофилей, позволял себе быть сонным и непонятливым, то шло это от бесконечной самоуверенности - его не убудет.
– Не знаю даже, как нам теперь быть с машинами, - улыбнулся Амон в глаза Пафнутьеву.
– Дороговаты они теперь, начальник... Долго копить деньги придется при твой зарплате... Накопишь - скажешь... Помогу.
– Разберемся с машинами, - Пафнутьев все еще держал себя в руках, хотя где-то в нем уже прозвучала команда на полную свободу слов и действий.
– "Девятку", говоришь, хочешь?
– издевался Амон.
– Все хотят "девятку". Но и бензин дорогой... Кобыла дешевле обойдется, начальник...
– Да, кобыла дешевле, - уныло согласился Дубовик и, подойдя к Амону, снял с него наручники. Потом тяжело вздохнул, как может вздохнуть человек, который неожиданно и несправедливо лишился новенькой "девятки", сунул наручники в стол, сдвинул Амону протокол допроса.
– Подпиши, дорогой... И катись на все четыре стороны.
– Тебя ведь генерал ждет, - добавил Пафнутьев.
– Банька, небось, намечается?
– Может, банька, может, девочки... Тебе-то что? У вас вон сколько бумажек... Копайтесь! До утра хватит, - Амон усмехнулся, подписал протокол. Но после этого сдвинул листки от себя так резко и небрежно, что они вразлет свалились на пол. Пафнутьев, кряхтя, нагнулся, поднял несколько листков, за одним полез под стол, став на колени, потом шарил по полу в поисках затерявшейся скрепки. Амон и не подумал помочь ему, из чего Пафнутьев вполне обоснованно заключил, что тот сбросил листки сознательно. Наконец, весь протокол был собран, разложен по страничкам, копии скреплены скрепками. Дубовик наблюдал за Пафнутьевым с недоумением, но молчал, ожидая, чем все это закончится. Амон тем временем рассовал свои вещи по карманам, не забыл и снимок - сунул его между страничками блокнота.
– Собрался?
– спросил Пафнутьев.
– Все, начальник. Счастливо оставаться.
– Подожди, - остановил его Пафнутьев.
– Пропуск подписать надо.
– Подпиши, - снисходительно обронил Амон.
– Знаешь, начальник, есть такие стихи... Но он не знал в тот миг поганый, на что он руку поднимал! Слышал?
– Слышал. Только миг не поганый, а кровавый.
– Будет и кровавый.
– Не понял, - Пафнутьев опять с болезненной остротой ощутил громоздкое напряжение в груди.
– Поймешь. И помощник твой, который в ресторане был... Тоже все поймет. И красотка ваша лифтовая...
– Напрасно ты так, Амон, - усмехнулся Пафнутьев побелевшими губами. Ох, напрасно, - но пропуск подписал и вручил Амону.
– Как бы не пожалеть.
– А шел бы ты, начальник, подальше! Видели мы вашего брата перевидели. И трахали, кого хотели - за бутылку ситра, за гнилой банан, за кусок колбасы. Недорого берут ваши красотки. И будем трахать, кого захотим.
Пафнутьев неожиданно улыбнулся широко и почти радостно, с нескрываемым облегчением. Все его тягостные колебания кончились, кончилась невыносимая борьба с самим собой. Уже не имело значения ничего, кроме его собственного решения. Только он, только его противник и больше нет никого на белом свете. Раз он пожелал перейти на личное, перейдем на личное. И Пафнутьев освобождение перевел дух и получилось у него это так естественно и неподдельно, что Амон даже удивился. Он хотел было выйти, но Пафнутьев опять остановил его.
– Подожди, - сказал он.
– Торопишься, красавец... Я же печать не поставил на пропуск... Тебя не выпустят.
Пафнутьев вынул из стола печать, подышал на нее, не глядя, протянул руку за пропуском. И Амон, простодушное дитя гор, не заметив, что вся атмосфера в кабинете за последнюю минуту резко переменилась, отдал пропуск Пафнутьеву. Тот взял его, вчитался в мелкие строчки, потом сосредоточенно, не торопясь, разорвал сначала вдоль, потом поперек, а в заключение бросил клочки бумаги в мусорную корзину. Потом так же легко, сосредоточенно вынул из стола Дубовика наручники и прежде, чем Амон успел сообразить, что происходит, а происходило в его понимании нечто невозможное, чудовищное, обратное. Это все равно, что камень вдруг полетел бы к облакам, а не упал бы в ущелье, или горный ручей вдруг потек бы вверх по скалам, или яблоко, вынырнув из травы, взлетело бы к ветвям. Он только хлопал глазами, а наручники за эти недолгие секунды с сухим металлическим звуком защелкнулись на его запястьях.
– Не понял, начальник?
– сипло проговорил Амон.
– Ну, Паша... Ты молодец, - Дубовик смотрел на Пафнутьева с нескрываемым восхищением.
– Шуму будет много, но я с тобой.
– Ввиду вновь вскрывшихся обстоятельств, которые меняют все ранее известное, - занудливым голосом заговорил Пафнутьев, словно читая какое-то постановление, - учитывая нескрываемые угрозы задержанного в адрес работников правоохранительных органов... Пиши, Дубовик, - прервал Пафнутьев сам себя, - пиши, второй раз диктовать не буду.
– Так вот, учитывая угрозы кровавой расправы... Принято решение воздержаться от немедленного освобождения до выяснения обстоятельств, допроса свидетелей, подсчета суммы нанесенного ущерба... Ну, и так далее, придумаешь, как закончить, - сказал Пафнутьев.
– Поскольку сегодня пятница, на допрос будете вызваны в понедельник. Разумеется, если следователь, ведущий ваше дело, - Пафнутьев перешел на "вы" и Амон почувствовал в этом нескрываемую угрозу.
– Так вот, если следователь, ведущий дело, будет к понедельнику готов разговаривать с вами.
Амон вскочил, отпрыгнул в угол, напрягся, как комок плоти и костей, пропитанный силой и злостью. И не глядя ни на кого, бросился к двери. Но Пафнутьев знал, что с ним случаются подобные взрывы и был готов к этому. Он вовремя оказался на пути Амона и сильным ударом кулака отбросил того от двери. Амон забился в каком-то зверином вое, начал изо всей силы колотить кулаками в пол, биться головой об угол стола, кататься по полу, опрокидывая стулья.
В дверях уже стояли вызванные Дубовиком конвоиры, с интересом наблюдая за странным человеком.
– Чего это он?
– спросил рыжий парень, неотрывно глядя на бьющегося в истерике Амона.
– Переживает, - невозмутимо ответил Пафнутьев.
– Домой хочет, к маме, - добавил Дубовик.
– А ему рано домой?
– спросил конвоир.
– Да, немного рановато, - сказал Пафнутьев.
– Девочек он очень любит в лифтах использовать... Грозился опять за свое взяться. А девочка его опознала. Вот ему и обидно стало.
– А, - понимающе протянул конвоир.
– Так он из этих...
– Из этих, - кивнул тот.
– Из их самых.
– Тяжелые у него будут выходные, - сказал конвоир уже без улыбки.
– Не завидую.
– А может, приятные, - добавил Дубовик.
– Не завидую, - повторил конвоир с посуровевшим лицом.
– Можно забирать?
– Забирайте.
– Прокурора мне!
– взвизгнул примолкший было Амон.
– Нет прокурора. Пятница. Все уже отдыхают, - сказал Пафнутьев бесстрастно.
– В понедельник будет прокурор. Если захочет тебя видеть. А сейчас, к сожалению, уже никого нет. По банькам разъехались, по девочкам.