Банда - 2
Шрифт:
– Нет, начальник. Не обману.
– Как докажешь?
– Не знаю... Если обману, всегда можешь взять меня снова, верно?
– А если уедешь к себе, в свои горы, степи и долины?
– Не уеду. Мне здесь нравится.
– Машина с документами?
– вставил вопрос Дубовик, подхватывая затею Пафнутьева - не давать передышки.
– Ты что же, документы не можешь себе сделать?
– усмехнулся Амон. И это был вопрос угонщика. Он подтвердил, что его машины будут без документов, то есть, ворованные.
– А ты можешь?
– Могу.
– Ну и сделай!
– уже с вызовом сказал Дубовик, понимая, что допрос идет хорошо, что доказательства, пусть косвенные, получены, что причастность Амона к машинным делам установлена.
– И сделаю!
– завелся Амон.
– Фальшивые?
– Зачем, начальник!
– Амон уже не мог остановиться.
– Зачем фальшивые? Настоящие. Только фотографию дай, остальное - мои проблемы.
Ответить Пафнутьев не успел - зазвонил телефон.
Трубку поднял Дубовик. Послушал, склонив голову к плечу, выразительно посмотрел на Пафнутьева.
– Тебя. Он, - Дубовик показал пальцем в потолок.
– Слушаю, - настораживаясь, сказал Пафнутьев. Знал - не будет Анцыферов звонить по пустякам во время допроса, а о задержании Амона уже знала вся прокуратура.
– Зайди ко мне, - сказал Анцыферов холодновато и повесил трубку.
Пафнутьев повертел трубку перед глазами, бросил взгляд на Амона - тот улыбался. Анцыферов нервничает, - подумал Пафнутьев, - Амон улыбается, что-то затевается. Дубовик тоже почувствовал неладное, заерзал на стуле.
– Вы тут поторгуйтесь без меня, - сказал Пафнутьев, - а я скоро приду. Свидетели, наверно, подошли, - повернулся он к Дубовику.
– Начинай опознание. И не тяни. Чем быстрее, тем лучше.
– А может, обойдемся без этих процедур, а, начальник?
– приподнялся со стула Амон.
– Должны же мы подстраховаться, - усмехнулся Пафнутьев.
– Не бойся, это не больно.
– Я боли не боюсь, - мрачно ответил Амон.
– А чего боишься?
– Ничего.
– Я тоже, - ответил Пафнутьев.
***
Анцыферов нервно ходил из угла в угол, изредка бросая придирчивые взгляды на самого себя в стеклах шкафов. Был он тщательно причесан, с четким пробором, из чего Пафнутьев заключил, что совсем недавно здесь была девочка из парикмахерской. Золотисто-вишневые томики Ленина из прокурорских шкафов были с позором изгнаны, снесены в сырые подвалы, а за стеклянными дверцами горками выросла брошюровочная шелуха нынешних вождей - как они шли по жизни, как презирали власть, которая поднимала их все выше и выше, как они тяготились ею, как стремились из роскошных поликлиник в районные медицинские забегаловки, описывали, насколько приятнее им было добираться на службу в потном месиве трамваев и троллейбусов, нежели в этих отвратительных правительственных "Чайках" с кондиционерами, барами, телевизорами и опять же ласковыми девочками на задних сидениях...
И надо же, находились люди, которые верили! Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем невиновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю это и есть вожделение.
– Леонард!
– простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге.
– У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?
– Происходит, - кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева.
– Кто там у Дубовика?
– Задержали одну гниду поганую... Некий Амон.
Думаю, что это тот самый...
– Это хорошо, - перебил его Анцыферов.
– Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.
– Тогда начинай думать ты, - Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.
– Паша, - Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло.
– Паша, скажи, мы с тобой соратники?
– Да!
– твердо ответил Пафнутьев.
– Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.
– Я не о том, - поморщился Анцыферов с досадой.
– Я хотел спросить о другом... Мы с тобой единомышленники?
– По гроб жизни!
– заверил Пафнутьев и кажется, даже выпучил от усердия глаза.
– Паша, - укоризненно протянул Анцыферов.
– Остановись, прошу себя. Все серьезнее, чем ты думаешь.
– Этого не может быть!
– Почему?
– Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, - ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов не всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.
– Ну хорошо...
– прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву.
– Этого... Как его... Амона... Паша, его надо выпустить.
– Не понял?
– Пафнутьев откинулся на спинку кресла.
– Да, Паша, да.
– Почему?
– Потому, - ответил Анцыферов.
– Звучит убедительно... Он?
– Пафнутьев указал пальцем в потолок.
– Да.
– И тверд в своем скромном пожелании?
– Как никогда.
– Дал сроки?
– Никаких сроков.
– Немедленно?
– Чем скорее, тем лучше.
– Для кого?
– Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его, как следует, на полную катушку и пусть катится ко всем чертям! Из, города можно выпихнуть, карточку завести...
– Как на дворового хулигана?