Банда - 2

Пронин Виктор Алексеевич

– Нет, начальник. Не обману.

– Как докажешь?

– Не знаю... Если обману, всегда можешь взять меня снова, верно?

– А если уедешь к себе, в свои горы, степи и долины?

– Не уеду. Мне здесь нравится.

– Машина с документами?
– вставил вопрос Дубовик, подхватывая затею Пафнутьева - не давать передышки.

– Ты что же, документы не можешь себе сделать?
– усмехнулся Амон. И это был вопрос угонщика. Он подтвердил, что его машины будут без документов, то есть, ворованные.

– А ты можешь?

– Могу.

–

Ну и сделай!
– уже с вызовом сказал Дубовик, понимая, что допрос идет хорошо, что доказательства, пусть косвенные, получены, что причастность Амона к машинным делам установлена.

– И сделаю!
– завелся Амон.

– Фальшивые?

– Зачем, начальник!
– Амон уже не мог остановиться.
– Зачем фальшивые? Настоящие. Только фотографию дай, остальное - мои проблемы.

Ответить Пафнутьев не успел - зазвонил телефон.

Трубку поднял Дубовик. Послушал, склонив голову к плечу, выразительно посмотрел на Пафнутьева.

– Тебя. Он, - Дубовик показал пальцем в потолок.

– Слушаю, - настораживаясь, сказал Пафнутьев. Знал - не будет Анцыферов звонить по пустякам во время допроса, а о задержании Амона уже знала вся прокуратура.

– Зайди ко мне, - сказал Анцыферов холодновато и повесил трубку.

Пафнутьев повертел трубку перед глазами, бросил взгляд на Амона - тот улыбался. Анцыферов нервничает, - подумал Пафнутьев, - Амон улыбается, что-то затевается. Дубовик тоже почувствовал неладное, заерзал на стуле.

– Вы тут поторгуйтесь без меня, - сказал Пафнутьев, - а я скоро приду. Свидетели, наверно, подошли, - повернулся он к Дубовику.
– Начинай опознание. И не тяни. Чем быстрее, тем лучше.

– А может, обойдемся без этих процедур, а, начальник?
– приподнялся со стула Амон.

– Должны же мы подстраховаться, - усмехнулся Пафнутьев.
– Не бойся, это не больно.

– Я боли не боюсь, - мрачно ответил Амон.

– А чего боишься?

– Ничего.

– Я тоже, - ответил Пафнутьев.

***

Анцыферов нервно ходил из угла в угол, изредка бросая придирчивые взгляды на самого себя в стеклах шкафов. Был он тщательно причесан, с четким пробором, из чего Пафнутьев заключил, что совсем недавно здесь была девочка из парикмахерской. Золотисто-вишневые томики Ленина из прокурорских шкафов были с позором изгнаны, снесены в сырые подвалы, а за стеклянными дверцами горками выросла брошюровочная шелуха нынешних вождей - как они шли по жизни, как презирали власть, которая поднимала их все выше и выше, как они тяготились ею, как стремились из роскошных поликлиник в районные медицинские забегаловки, описывали, насколько приятнее им было добираться на службу в потном месиве трамваев и троллейбусов, нежели в этих отвратительных правительственных "Чайках" с кондиционерами, барами, телевизорами и опять же ласковыми девочками на задних сидениях...

И надо же, находились люди, которые верили! Истеричные дамочки, потрясенные сексуальными прелестями новых вождей, готовы были бросаться на каждого, кто позволял себе усомниться, усмехнуться, вскинуть в недоумении бровь. И бросались. И царапались. И визжали, выплескивая на случайных, ни в чем невиновных попутчиков остатки нерастраченных в молодости чувств, неудовлетворенных срамных желаний и вожделений. Кстати, страсть к вождю это и есть вожделение.

– Леонард!
– простовато произнес Пафнутьев, едва возникнув на пороге.
– У тебя потрясающая способность появляться в самый интимный момент. Мы все готовы были уже кончить, а тут твой звонок. Что происходит?

– Происходит, - кивнул Анцыферов, услышав лишь последние слова Пафнутьева.
– Кто там у Дубовика?

– Задержали одну гниду поганую... Некий Амон.

Думаю, что это тот самый...

– Это хорошо, - перебил его Анцыферов.
– Это хорошо, Паша, что ты думаешь. Будем думать вместе.

– Тогда начинай думать ты, - Пафнутьев без приглашения сел, но не к приставному столику, нет, он позволил себе опуститься в кресло у книжного шкафа, сразу давая понять, что готов к разговору свободному, без жестких служебных ограничений. Пафнутьев сел в кресло в распахнутом пиджаке, верхняя пуговица рубашки у него всегда была расстегнута, а галстук всегда немного приспущен. Все это создавало впечатление легкости, непосредственности, а кроме того, Пафнутьев держался за такой вот стиль зная, что это очень не нравится Анцыферову, у которого узел галстука неизменно подпирал острый кадык.

– Паша, - Анцыферов подошел и сел в соседнее кресло.
– Паша, скажи, мы с тобой соратники?

– Да!
– твердо ответил Пафнутьев.
– Соратники по совместной борьбе с организованной преступностью.

– Я не о том, - поморщился Анцыферов с досадой.
– Я хотел спросить о другом... Мы с тобой единомышленники?

– По гроб жизни!
– заверил Пафнутьев и кажется, даже выпучил от усердия глаза.

– Паша, - укоризненно протянул Анцыферов.
– Остановись, прошу себя. Все серьезнее, чем ты думаешь.

– Этого не может быть!

– Почему?

– Потому что я обо всем думаю чрезвычайно серьезно, - ответил Пафнутьев. И сколько Анцыферов не всматривался в его глаза, он не заметил и тени улыбки.

– Ну хорошо...
– прокурор встал, прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, снова подсел к Пафнутьеву.
– Этого... Как его... Амона... Паша, его надо выпустить.

– Не понял?
– Пафнутьев откинулся на спинку кресла.

– Да, Паша, да.

– Почему?

– Потому, - ответил Анцыферов.

– Звучит убедительно... Он?
– Пафнутьев указал пальцем в потолок.

– Да.

– И тверд в своем скромном пожелании?

– Как никогда.

– Дал сроки?

– Никаких сроков.

– Немедленно?

– Чем скорее, тем лучше.

– Для кого?

– Для всех нас. В конце концов, что за ним? Драка в ресторане? Штрафани его, как следует, на полную катушку и пусть катится ко всем чертям! Из, города можно выпихнуть, карточку завести...

– Как на дворового хулигана?