Банда - 2
Шрифт:
– Пиши расписку, что все получил, - Дубовик положил перед Амоном чистый лист бумаги.
– А что писать, начальник?
– Амон растерялся. Видно, не часто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.
– Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я какой и чей ты житель... Сегодня получил изъятые у меня вещи... Так, ставь двоеточие... Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подал из-за пачки сигарет.
" Обижаешь, начальник.
– Амон укоризненно посмотрел на Дубовика.
– Я тебе целый блок подарю, если хочешь.
– Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все... Ищи-свищи!
Пафнутьев показывал полнейшее
– Пачка сигарет "Мальборо"...
– диктовал Дубовик, вертя перед глазами ярким коробком. Початая... Пиши - початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили... Пиши-пиши. Идем дальше..
– Зажигалка... Одноразовая... Газовая..
Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.
– Продолжим, - сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.
– Начальник, я уже не могу, - взмолился Амон.
– Нету сил...
– Найдутся, - спокойно ответил Дубовик.
– Пиши... Кошелек... Кожаный, на молнии... Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей... Все деньги?
– Все, начальник, все... Могли бы и себе забрать эту мелочь.
– Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, - Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя как с каждым его Словом тот вскипает гневно и оскорбление.
– Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки...
– Не пью, начальник!
– Это хорошо, - похвалил Дубовик.
– Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.
Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки и он снова склонился над бумагой.
– А я не собираюсь помирать, - проворчал он уже про себя.
– Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.
– А чего со мной случится?
– Мало ли... Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки... Пиши... Фотография девушки, Дубовик повертел перед глазами снимок.
– Без подписи, - небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.
Пафнутьев замер над телефоном, искоса наблюдая за Амоном. А тот, бросив взгляд на фотографию, чуть задержался на ней, чуть сморщил лоб, недоуменно вскинул брови, но не возмутился, покорно записал о фотографии в расписку.
– Есть?
– спросил Дубовик, вчитываясь в записи блокнота и уже этим заставляя Амона нервничать.
– Блокнот, импортный. Обложка кожаная, черного цвета, с кармашками... С записями телефонов... Интересные тут у тебя телефоны, друзья у тебя интересные, - проговорил Дубовик, раздумчиво листая страницы и этим опять отвлек Амона от фотографии.
– Какие есть, - пробормотал Амон недовольно.
– Что ты там написал, ну-ка? Так, девушку упомянул, блокнот тоже есть... Молодец. Умница. Писателем
Но тут опять внимание Амона привлек Худолей. Закончив свои хлопоты с отпечатками пальцев, он подошел к столу, на котором горкой лежали вещи Амона, и несколько раз сфотографировал их. Причем, снимал, наводя резкость по фотографии, чтобы портрет был легко узнаваем. Потом молча подтащил Амона к столу, усадил его и, пока тот соображал, что происходит, успел еще несколько раз щелкнуть аппаратом, стараясь, чтобы в кадре был и сам Амон, и его вещи, и женщина на снимке. Отщелкав, Худо-лей отошел в сторону, словно санитар, который сделал свою черную работу. А теперь, дескать, пусть хирурги возятся.
" Закончив, наконец, свой разговор, подошел к столу и Пафнутьев. Взял снимок, повертел перед глазами Амона.
– Жена?
– Любовница, - с вызовом ответил Амон.
– Красивая женщина.
– С другими не знаемся.
– Это хорошо, - кивнул Пафнутьев, отходя к окну. Поднявшись на цыпочки открыл форточку, свел руки за спиной. Надо было что-то предпринимать. У него на руках были доказательства причастности Амона к убийству при угоне машины, но было и жесткое указание Анцыферова отпустить его. Как понимать, Павел Николаевич?
– спросил он себя.
– Все повязаны? Но Сысцов... Ему-то зачем ввязываться в это мокрое дело? Как он оказался в этой компании? А может Анцыферов пудрит мозги? Нет, не похоже. Слишком он был напуган... Колова он так не испугается. Значит, все-таки Сысцов. Но Амон и Сысцов? Несопоставимо. Значит, Павел Николаевич, можешь сделать вывод... Кто-то еще есть между Сысцовым и Амоном. Кто-то есть... Темная фигура, темная лошадка, темная личность. И человек этот достаточно могущественный, если Сысцов не может отказать ему и звонит Анцыферову с требованием отпустить...
– Давно с Байрамовым знаком?
– неожиданно спросил Пафнутьев у Амона, резко повернувшись к нему от окна.
– Встречались, - неопределенно протянул тот, но мелькнула, все-таки мелькнула в его глазах горделивая искорка - вот, мол, с какими людьми знаемся.
– За что он тебя любит?
– продолжал Пафнутьев задавать вопросы, для которых у него не было никаких оснований, но которые ему просто хотелось задать. Он вдруг понял еще одно качество Амона - тот держался, когда вопросы выстраивались в какую-то понятную ему схему. А от вопросов неожиданных Амон терялся и он отвечал на них... Скажем так - неосторожно.
– За что можно любить хорошего человека, - улыбнулся Амон.
– А ты его за что любишь?
– Я где-то слышал, начальник, такие умные слова... Ненависть должна иметь причину, ненависть. А любовь может быть и без причины... Сама по себе.
– Хорошие слова, - кивнул Пафнутьев, снова отворачиваясь к окну и предоставляя Дубовику возможность продолжить допрос.
– Так, - тяжело перетасовывал свои несуразные мысли Пафнутьев. Допустим, я его не отпускаю, допустим, пренебрегаю требованием начальства... И что же? Я отстранен Сначала фактически, а потом и юридически. Как говорится, гуляй Вася. Игра пошла крутая и терпеть меня здесь никто не будет. А Амона... Его отпустят и без меня. Если же я выполняю указание Анцышки, то смогу работать дальше. Ни у кого не возникнет сомнений в моей преданности общему делу, все счастливы. Мы паримся в баньке, поднимаем тосты и любим друг друга. И жизнь продолжается. Но как же мне не хочется его отпускать, как же не хочется, если бы кто только знал! почти вслух простонал Пафнутьев.