Банда - 3
Шрифт:
– Познакомился?
– Да, мы понравились друг другу. И теперь я, Паша, могу обещать, что ты больше не будешь находить рук, ног, голов в снегу... В самом деле, надо работать аккуратнее. Семеновна сказала, что готова принять меня в любое время. Спасибо за подсказку, Паша. Сам бы я никогда не додумался. Ты же хорошо знаешь, что когда нет следов, искать намного труднее... Верно?
– Какое постановление вынес судья?
– Осоргин? Это называется под залог... Ребята положили ему на стол кое-что... Хорошо положили. И он вынес постановление... Отпустил меня до суда. Да и судить-то будет не
– Да пара отрезанных ушей, - добавил Пафнутьев.
– И похищение заложниц...
– А для этого свидетели нужны, Паша.
– Есть потерпевший, - заметил Пафнутьев.
– Он может стать неплохим свидетелем. Да и твой Ерхов неплохо держится.
– Забудь о них, Паша!
– визгливо прокричал в трубку Неклясов, потеряв самообладание.
– Забудь, понял?! Забудь!
– Согласен. Но о тебе, Вовчик, я не забуду.
***
С некоторых пор прокурор области Невродов неплохо относился к Пафнутьеву, во всяком случае, принимал он его в любое время и по любому поводу, поскольку знал - зря Пафнутьев не придет, клянчить не будет и на жизнь жаловаться тоже не станет. Если позвонил, напросился на встречу, значит, что-то произошло чрезвычайное, или же чрезвычайное вот-вот произойдет. А Пафнутьев обладал способностью, которая выдает людей, успешно занимающихся своим делом, - он предсказывал события, а поскольку занимался в основном событиями криминальными, то и предсказания его чаще всего были печальны и беспросветны.
Пафнутьев со своей стороны тоже не злоупотреблял прокурорской любовью, помня в то же время, что может встретиться с Невродовым, как только ему это понадобится.
И в это утро, промаявшись час в кабинете, насмотревшись на прохожих внизу, на подтаивающий снег, он подошел, наконец, к телефону и набрал номер, который всегда помнил.
– Валерий Александрович? Пафнутьев беспокоит.
– А, Паша... Как здоровье?
– Очень хорошо.
– А дела?
– Все лучше с каждым днем. Просто блестяще.
– Если будешь так отвечать, знаешь, чего добьешься? У тебя никто не будет спрашивать о здоровье, никто не поинтересуется твоими делами. Люди ведь не для того спрашивают, чтобы ты радостным голосом заверял их, будто у тебя ничего не болит... Скажи, что болит... Сердечко, дескать, пошаливает, ногу последнее время подволакиваешь, бессонница извела, пьянство одолело, начальство помыкает и гонит в шею...
– Валерий Александрович!
– воскликнул Пафнутьев потрясение.
– Откуда вам все это обо мне известно?!
– О себе рассказывал!
– рассмеялся Невродов.
– Свои боли выдавал опрометчиво и преступно! Ладно, чего тебе?
– Повидаться бы, Валерий Александрович.
– Когда?
– Вчера.
– Понял... Вчера надо было и приходить.
– Робею!
– Это ты, что ли?
– С годами, Валерий Александрович... Опять же оплошать боюсь, не оправдать, огорчить...
– Подъезжай. Жду, - и Невродов положил трубку.
Пафнутьев вошел в приемную через пятнадцать минут. Секретарша посмотрела на него с таким видом, будто заранее была уверена, что меньше десяти лет ему не дадут. Впрочем, Пафнутьева это нисколько не смутило, потому что все секретарши встречали его одинаково снисходительно, если не сказать пренебрежительно. Что-то было в нем такое, что сразу убеждало их в бесконечном собственном превосходстве, что-то давало им право разговаривать с ним свысока, осуждающе, намекая, что место у него в жизни незавидное и другого он недостоин.
– Слушаю вас, - сказала девушка, и на лице ее не отразилось ну совершенно ничего. Вот так она могла бы смотреть на трещину в стене, на дохлую муху между рамами окна, на собственное утреннее изображение после бурной ночи. Впрочем, эта девушка вряд ли проводила бурные ночи, иначе она больше понимала бы в жизни, лучше разбиралась бы в людях. Ночи ее, скорее всего, были безмятежны и бездарны.
– Зима недаром злится, - ответил Пафнутьев с непроницаемым лицом. Прошла ее пора.
– Что-что?
– девушка улыбнулась бы, если бы умела, но поскольку этой способности была лишена, то смогла изобразить лишь осуждение.
– Весна в окно стучится, - пояснил Пафнутьев.
– И гонит со двора.
– Кого?
– Кого надо, - ответил Пафнутьев.
– А кого не надо, приглашает в кабинет начальства. У себя?
– спросил он панибратски, взявшись за ручку двери.
– Да вы что?!
– девушка бросилась из-за стола и протиснулась между горячим телом Пафнутьева и холодящим дерматином двери.
– Доложите, - невозмутимо произнес Пафнутьев.
– Павел Николаевич пожаловали. Так и доложите. Собственной персоной.
Через минуту девушка вышла смущенная и, молча пройдя на свое место, тут же углубилась в работу. Пафнутьев не сдвинулся с места. Он прекрасно понимал ее - она не привыкла так вот легко смиряться с собственными оплошностями, не привыкла еще беззлобно оказываться в дураках.
– Что же вы сидите?
– спросила она, не поднимая головы.
– Идите.
– Можно, значит?
– Вам можно.
– Если так, - прикинулся Пафнутьев полным кретином, - то можем и вдвоем?
– Отстаньте!
– Кстати, что вы делаете сегодня вечером?
– Вам-то что?
– Ну... Мы могли бы объединить наши усилия, - Пафнутьев прекрасно сознавал, насколько молодой и прекрасной ощущает себя секретарша, каким старым и поганым выглядит в ее глазах он - не очень причесанный, не слишком выбритый, в костюме, который никогда бы не надел ни один из бизнесменов, прибегающих иногда в этот кабинет писать объяснительные, давать показания, оправдываться и откупаться.
– Между прочим, - начала девушка назидательно, но Пафнутьев нанес еще один удар, невинный, но болезненный. Не дослушав ее, он открыл дверь и вошел в кабинет.
– Опять пристаешь к моей секретарше?
– спросил Невродов ворчливо. Она, между прочим, девушка строгих правил.
– Откуда вы знаете?
– Убедился, - просипел Невродов.
– И как? Успешно?
– Да, вполне... Больше не тянет.
– Должен вас, Валерий Александрович, поправить... Ваша секретарша из тех девушек, общаясь с которыми, никогда нельзя ни в чем быть уверенным до конца.
– Это как?
– Когда вы захотите убедиться в чем-либо еще раз, она будет вести себя совершенно иначе. На сто восемьдесят градусов.