Банда потерпевших
Шрифт:
По выходным мама подрабатывает репетиторством. К ней приходит ученица. Я спускаюсь во двор. Вожусь с машиной. Подходит Гультяев.
– Привет, Ванёк!
За такое обращение хочется убить.
– Мы вчера с деревом поздоровались, – говорит Гультяев, у его «мерса» действительно вмятина на переднем бампере. – Выправишь?
– Это только в сервисе.
– А в Свидлов завтра не хочешь съездить?
Хитро так вопросы ставит, будто это не ему, а мне нужно. Я пожимаю плечами.
– Туда и обратно, – говорит Гультяев. – Не обижу.
Я соглашаюсь. После таких поездок он
Узнав, что я еду в Свидлов, мама начинает выпытывать, чем мы там будем заниматься. Я говорю, что я всего лишь водила. А чем ребята заняты, не мое дело.
– Там живет моя бывшая подруга. Узнай, как она, – говорит мама.
– А чего сама не узнаешь? Чем она тебя обидела?
– Это я обидела, – говорит мама.
Я говорю, что мне нужно встретиться с отцом. Можно позвонить в фонд, где он работает или на телеканал, где обычно выступает.
– Скажи, что мне ничего от него не нужно. Просто поговорить.
Звонок в дверь, мама напрягается. Это Гусаков. Ему под пятьдесят. Он высокий, за метр восемьдесят, белобрысый, плотный изюмчик.
– Аннеточка, у меня к тебе разговорчик, – говорит он вкрадчиво. – Всего два слова. Ты должна войти в мое положение. Мне нужна ваша квартира. Я готов купить вам взамен квартиру в любом районе.
Мама не даёт ему договорить:
– Ты знаешь мой принцип. В Москве живут только те, кто живет в центре. Фактически ты предлагаешь мне уехать из Москвы. Это смешно. Я не могу войти в твое положение.
Гусаков ушел.
– Приспичило ему! – со слезами на глазах возмущается мама. – Сделай себе хуже, но войди в его положение. Прощелыга!
Я сочувствую маме, но не понимаю ее принципа. Наоборот надо бежать из центра на окраину или даже в ближнее Подмосковье, где меньше людей и больше свежего воздуха.
– Наташка не должна понять, что это я интересуюсь, – говорит мне на прощанье мама. Клава
Надежда Егоровна готовится к процессу. Надевает судейскую мантию. Как обычно, я помогаю ей. А у самой руки дрожат.
– Ты чего сегодня такая? – спрашивает Надежда Егоровна. – Что-то с мамой?
Едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.
– Не выспалась, – говорю, – голова болит.
Ночью мы, мама, Элька и я, не сомкнули глаз. Кишка и его шестёры часов до трех резались в карты. Потом им самим захотелось в люлян, и они злились, что мы не спим и им не даем. Мы во всем у них виноваты! Эта особенность отморозков приводит меня в бешенство. Имей я оружие, постреляла бы их, не задумываясь.
Утром, выпуская меня на работу, чревоугодник Кишка еще раз проинструктировал, доедая борщ, котлеты и пирожки с капустой:
– Значит, так. Кладешь шестой том на верху стопки. Перед тем, как идти в зал, открываешь в кабинете окно. В коридоре тебя будет поджидать наш парень. На голове у него будет бейсболка и черные очки. Он пойдет тебе навстречу. Ты как бы нечаянно роняешь шестой том. Он как бы помогает тебе, поднимает том и исчезает. Если что-то сделаешь не так, больше не увидишь ни мать, ни подругу. И они тебя больше не увидят.
Кишка отобрал у нас мобильники.
Надежда Егоровна достает из ящика стола цитрамон.
– Ну что, пошли? – говорит Надежда Егоровна.
– Одну секунду.
Подхожу к окну, раскрываю рамы. В кабинет врывается свежий ветер. Делаю глубокий вдох. Надежда Егоровна терпеливо ждет. На меня смотрит не только она, но и Кишка. Он сидит в машине на противоположной стороне улицы. Кишка подносит к уху мобильник. Я закрываю окно. Беру со стола стопу дел. На самом верху том номер шесть. Иду к выходу из кабинета. Надежда Егоровна идёт следом в пяти шагах.
Где тот человек, для которого я должна выронить из рук шестой том? Никого. Коридор пуст. Неужели Кишка передумал? Неужели этим отморозкам что-то помешало? Господи, хоть бы это было так! Прибавляю шаг, чтобы быстрее дойти до зала судебного заседания.
Неожиданно в коридор входит сам Кишка. Его не узнать. Надвинутая на лоб бейсболка, тёмные очки. Я его пугаюсь, руки у меня слабеют, на пол летит вся стопка. Кишка матерится, опускается на корточки и лихорадочно перебирает тома. Хватает тот, что с шестым номером, сует его за пазуху.
Я в растерянности смотрю на Надежду Егоровну. Думаю, она закричит, охрана у выхода услышит. Но судья реагирует странно. Она вскрикивает:
– Эй, это что такое?
Она как бы пытается остановить Кишку окриком.
Кишка не спеша идет к выходу. Бегу следом. Охранник, мент-пенсионер, смотрит с недоумением.
Неужели и его купили-запугали?
Всё, я пропала.
Надежда Егоровна отменила судебное заседание, позвонила в прокуратуру. Теперь я – подозреваемая. Мне устроили перекрестный допрос. Я сказала, что у меня с утра кружилась голова. Надежда Егоровна подтвердила – вспомнила про цитрамон. Я оступилась, тома упали. Судья снова подтвердила. При этом почему-то не сказала, что я открывала окно. И что украден ключевой в уголовном деле шестой том. Выводит меня из-под удара? Или ей так надо?
Думаю: как хорошо, что у меня вывалились все дела. Если бы выронила только шестой том, мне бы не отвертеться.
Мне дают подписать подписку о невыезде и отпускают. А я думала, закроют.
Выхожу из суда, бегу со всех ног домой. Там томятся в неизвестности мама и Элька. Ни я им не могу позвонить, ни они мне.
– Как так можно? Молчать столько лет? – спрашивает Волнухин.
Мы сидим с ним в «Шоколаднице» в Сокольниках. Разглядываем друг друга. Лицо у Саши всё такое же доброе, глаза чистые и задумчивые. Но на экране он моложе. Жена не так кормит? Или много работает? Семейной темы не касаемся. Но я знаю, что у него две дочки. Поэтому, наверное, сообщение о Ване принял с хорошим удивлением, а фотографию сына рассматривает с восторгом. Ну, ещё бы! Кому не понравится увидеть свою копию?