Бандитская губерния
Шрифт:
— Убедились? — спросил отставного солдата Песков, убирая протокол допроса Ефимки, когда Калмыков прочитал более половины. — Так кто из нас тут врет: вы или мы?
— Он, — указал пальцем на карман, в который следователь спрятал протокол, Калмыков.
— Он — это кто? — задал уточняющий вопрос Иван Федорович.
— Ефимка… — снова затравленно посмотрел на Воловцова отставной солдат. — Он врет! Он все придумал, я даже и представить себе не мог, что все так обернется…
— Тогда вы расскажите нам, как было, — спокойно и наставительно произнес Песков. — Честно и без
— Я расскажу, все расскажу… — Калмыкова даже бросило в дрожь от нетерпения. — Все, как было…
— Слушаем вас. Только по порядку и с самого начала…
— Он, Ефимка то есть, как-то пришел ко мне в гости, — начал Калмыков, поглядывая то на Пескова, то на Воловцова. — Было это две недели назад. Он принес водки и закуски, и я удивился, с чего это вдруг, ведь в те разы, когда он приходил ко мне — а приходил он редко, в год раза два-три, не больше, — он ничего с собой не приносил. А он мне заявляет:
«Разговор есть».
Мне бы, дураку, сразу насторожиться: этот парень никогда просто так ничего не делал, а тут, ни с того ни с сего, глядь — и на угощение расщедрился. Но мы всегда только задним умом крепки. Ну, выпили мы, закусили. Честь по чести. Тут он и говорит: «Мне, дескать, помощь твоя требуется в одном деле».
«В каком?» — спрашиваю я.
«Я старуху, хозяйку свою, надумал ограбить. На днях деньги у нее видел. Большие…»
Я говорю, какие, мол, у старух могут быть большие деньги, так, на похороны свои небось припрятала, и не больше. А он мне в ответ:
«Э-э, нет, не скажи. Эта старуха очень богата. Я в ее сундуке, в шкатулке большие тыщи видел. Потому-то она все двери свои всегда на запорах держит и никого к себе не пускает. А посторонним, незнакомым людям и вовсе не открывает…»
Ну, я отговаривать его стал. Мол, не дело ты, племянничек, задумал. Повяжут нас обоих, тогда каторги не миновать. А он усмехнулся и говорит мне, что, дескать, все продумал и обставит дело так, что комар носу не подточит.
«А тебе, — говорит, — и делать ничего не надо будет, только уворованное унести да припрятать до поры».
— Значит, Ефимка предложил вам быть подельником в задуманном им ограблении своей хозяйки? — задал уточняющий вопрос Песков, но Калмыков даже замахал на него руками:
— Да каким подельником? Разве ж я знал, что он по-настоящему замышляет? Коли б знал, ни за что не пошел бы с ним, Христом Богом вам клянусь. Ведь он предложил мне только добро старухино домой унесть и там припрятать, не более…
— Хорошо, мы это учтем, — сказал Виталий Викторович.
— Да уж, пожалуйста, учтите, — немного успокоился Калмыков. — Так вот. Конечно, дело это мне было не по душе. Но что делать, коли сродственник помочь просит. К тому же выпивши я тогда был, вот и согласился. — Иван Ерофеич печально повесил голову: — Э-эх, кабы загодя зна-ать…
— Не отвлекайтесь, — сделал ему замечание Песков.
— Ага. Согласился я, стало быть. Тем более он говорил, что сам все сделает, а мне только добро забрать да уйти.
«А когда ты сделать все это думаешь?» — спросил я.
«А завтра,
Я хмельной уже был, только головой согласно махнул. Ушел он, а я спать лег. А когда проснулся — вспомнил, что надо делать, и забоялся: а вдруг повяжут. Конечно, спрятать ворованное — не самому своровать, но все равно — арестантские роты, верно? — Калмыков посмотрел на Пескова.
— Верно, — охотно подтвердил Виталий Викторович. — Продолжайте.
— Ну что, дождался я кое-как позднего вечера, пошел. Калитка, как и говорил Ефимка, была не заперта. Я открыл ее и вошел во двор. А калитка так скрипнула протяжно, будто застонала, меня аж мороз по коже пробрал. Щас, думаю, вернусь, и наплевать мне на обещание, племяшу даденное. Едва сдержался, чтобы не уйти… — Калмыков вздохнул и с сожалением покачал головой: — Эх, кабы зна-ать… Ну, прошел я двором к черному ходу, он тоже был открыт. Поднялся на второй этаж, в кухню, а там Ефимка сидит, меня дожидается.
«Пришел?» — спрашивает.
«Пришел».
«Ну, пошли тогда…»
Подошли мы к старухиной двери. Он постоял немного, а потом стучаться стал. Старуха из-за двери спросила:
«Кто?»
«Это я», — ответил Ефимка.
Она открыла. Ефимка ворвался в раскрытую дверь и стал ее душить. Я опешил. А он стоял и душил ее, зажав ладонью рот и нос. Скоро старушка обмякла, и он стал опускать ее на пол.
«Ты чего сделал? — спросил я. — Ты же убил ее!»
«Молчи, так надо, — ответил он. — Делай все так, как я буду тебе говорить, и никто ни о чем не догадается».
«Не буду, — отказался я. — Мы так не договаривались».
«Тогда пойдешь вместе со мной на каторгу, потому что ты — мой подельник, — заявил он. — Ты теперь соучастник убийства — понимаешь?»
Я очень испугался. — Калмыков посмотрел сначала на Воловцова, затем на Пескова, ища сочувствия. Именно так смотрел вчера на допросе Ефимка, когда говорил примерно то же самое. Но ни в глазах Ивана Федоровича, ни во взгляде Виталия Викторовича отставной солдат сочувствия не отыскал… — И стал делать все, что он мне говорил. Перетащил старушку из прихожей в комнату и положил, как он велел, около стола. А он в это время ушел за ширму. Наверное, искал эту шкатулку с деньгами. Скоро он подошел ко мне, держа в руках шкатулку. Я посмотрел в нее: денег там было не так уж и много, еще лежали серебряные часы и какие-то бумаги. Но племянник был очень радостным. Я спросил, чего он так радуется каким-то бумажкам. А он мне:
«Дурак! Это процентные бумаги на много тыщ. Самые что ни на есть настоящие деньги».
А потом Ефимка взял себе червонец и коробочку из-под часов, а шкатулку со всем содержимым отдал мне в руки, сказав, чтобы я ее надежно спрятал и не трогал ничего.
«А теперь будем заметать следы», — весело добавил он.
Меня его слова испугали, а Ефимка достал из нутряного кармана бутылку с керосином и стал лить его на старушку. Она вдруг открыла глаза. Я обрадовался, что она жива, и сказал ему об этом.