Бандиты. Ликвидация. Книга первая

Лукьянов Алексей

— Нет, Ева Станиславовна, молодой человек ясно выразился: жених, живете вместе, ключ от квартиры забыл.

— Папаша, вы меня простите, пожалуйста, но я вашего тона не понимаю, — вмешался Богдан. — Что же, у простой пролетарской девушки не может быть жениха? Или вы этот... как его... хан... ханжа, правильно? — уточнил он у Евы и уверенно повторил Александру Николаевичу: — Или вы ханжа и считаете зазорным сожительство до бракосочетания?

— Что ты мелешь?! — закричала Ева.

— Спокойно, Евушка, я разберусь. — Богдан успокаивающе поднял руку. — Товарищ начальник,

могу я с невестой объясниться в интимной, так сказать, обстановке? Вы нас, простите, пожалуйста, смущаете.

Ева со слезами в глазах смотрела на начальника, и сердце художника, только что ожесточившееся от предательства, смягчилось.

— Я вас покину на минуту, — сказал он и удалился.

Ева и Богдан остались стоять друг против друга.

— Ничего не хочешь мне сказать, красавица?

— Я все верну. Извини, я не могла удержаться. Я ничего не потратила, клянусь.

«Не понимает, — подумал Перетрусов. — Ну что ж, придется объяснить грубо». Он подошел к Еве.

— Я буду кричать, — сказала она.

— Возможно, — согласился Богдан и несильно ткнул обманщицу коленом в пах.

Результат превзошел все ожидания. Ева ойкнула, съежилась и упала на пол.

— Зачем по яйцам-то, — сдавленным голосом просипел тот, кто выдавал себя за девушку Еву.

— Я вчера как увидел, что ты лиф снимаешь, сам едва с дивана не рухнул. И руку, которой тебя за талию держал, долго потом отмывал. И мне все-все сразу стало ясно. Клиент твой в доме Петросовета недозрел, ага? Стал тебя хватать за всякое, а у тебя там неожиданное содержание.

— Как ты меня нашел? Это все твой талисман? — просипел молодой человек, постепенно принимая вертикальное положение.

— Я рад, что ты такая умная... прости, такой умный. Или осведомленный? Откуда знаешь о талисманах?

— Не твоего ума дело.

— Смешно, — согласился Богдан. — И даже дерзко. Вот только не в твоих интересах мне так дерзить. Встань и оправься, не дай бог, начальство твое ревнивое ворвется, что оно о тебе подумает. Он ведь еще не знает, да?

Лицо «Евы» выражало ненависть и страх. Страха было больше, но Богдану нисколько не было ее-его жалко.

— В общем, я предлагаю тебе два варианта. Первый — я сообщаю твоему начальнику о твоей сучьей сущности, тебя с треском вышибают с хлебного места, и ты едешь сначала в предвариловку на Лассаля, где сидишь в обществе весьма обходительных кавалеров до тех пор, пока во всем не признаешься, либо... — Богдан перевел дух и продолжил: — Либо ты во всем признаешься сейчас, потом сама... или сам, как будет угодно... увольняешься и начисто забываешь о мошенничестве.

— Я не...

— И о похождениях своих тоже забываешь! Ты нашла... нашел себе очень плохое занятие, и оно отвратительно закончится, в первую очередь — для тебя. Думаешь, я не понимаю, чем ты занимаешься? Вчера еще понял, но это все ерунда, там мелкое мошенничество и проституция, а вот как с этим заведением быть? Подложная личность, фальшивые или чужие документы. Тебе в чека дорога, девочка моя... то есть мальчик. Ты ведь не зря здесь работаешь?

— Ты что, мент?

— Начинаешь соображать. Так что, будем разговаривать? И учти, врать бесполезно, я все равно пойму.

— Ладно, будем.

— Хорошо. Вопрос первый — как зовут?

— Эвальд Эберман.

— Еврей?

— Швед.

— Допустим. Откуда знаешь Скальберга?

— А про него...

— Ева... или как там тебя на самом деле... — вспылил и сразу взял себя в руки Богдан. — Я прекрасно знаю, что живешь ты окно в окно с Шуркой Скальбергом, которого недавно совсем убили твои дружки-бандиты.

— Нет у меня дружков-бандитов! Это Шурка был моим другом.

— Другом? Он не знал про твое...

— Все он знал. Мы друзья по училищу еще.

— Ты что, тоже был там?

— Ты хотел сказать — здесь?

— Куликов, Сеничев, Скальберг, ты...

— Сашка и Кирюха Прянишниковы. И еще три десятка.

— Прянишниковы?

— Знаешь их?

— Слышал. Тоже с вами, значит?

— У нас компания подобралась. Я с Сашкой Прянишниковым на одном курсе учился, а Сашкин брат — с Сеничевым, Куликовым и Скальбергом.

— И что, вы вот такие прям были смелые, что приказа ослушались? — спросил Перетрусов.

— Нет, конечно, боялись мы все. Но мы же не ради Временного правительства оставались, у нас совсем другая имелась причина.

— Ну, рассказывай уже.

— Да у Прянишниковых мамаша была ушлая. У нее, видите ли, талант от природы — всякие хитроумные комбинации выдумывать. Она на этом деле погорела, слегла, а умище-то ей свой девать было некуда. И вот бог знает каким макаром, но узнала она, что в Эрмитаже хранится коллекция Булатовича. Мы и слыхом про такую не слыхали, но Кирюха рассказал, что был-де такой гусар-схимник, служил в Эфиопии и от тамошнего царя привез всякую магическую требуху... Вот она и придумала, как эти сувениры умыкнуть прямо из Зимнего. Там комнатка одна потайная была, мы в ней схоронились до поры до времени...

Эвальд перевёл дух и продолжил рассказ.

— И откуда ваша маменька все это знает? — спросил Куликов у Кирилла.

— Наша маменька участвует в общем событии, — не без иронии ответил Кирилл, поставив ударение на последний слог. — Я, признаться, потому и домой в увольнительную хожу редко: у мамы от болезни какое-то необычное расстройство психики началось. Нехорошо так о родителях говорить, но маменька стала того-с, — и он покрутил пальцем у виска. — Даже глаза цвет поменяли, один стал голубым, а другой — зеленым. Вон как у Лешки. Он заразился, поди...

— Не городи чушь! — огрызнулся Лешка, у которого глаза и впрямь стали разноцветными. — Это явление называется гетерохромией и зависит от содержания меланина в глазах. А на содержание меланина влияет вот эта штука, — и он вытащил из-за пазухи амулет — не то таракан, не то муравей. — Мне мама дала, сказала, он удачу приносит.

— Вот, я же говорил, что он бредит, — как бы извиняясь за недостойное поведение брата, вздохнул Кирилл.

Леша обиделся. Эвальд ткнул друга кулаком в плечо и подбодрил: