Банкротство мнимых ценностей
Шрифт:
– Тише вы! – прикрикнул Парамон.
В свете луны Максим хорошо его видел и удивился, насколько тот преобразился. Он находился в каком-то возбуждении, глаза его блестели, руки нервно ходили по бедрам. Максим догадался, что сегодня новичку устроят что-то страшное, даже задумался, не вступиться ли за него, но потом передумал. Новенький – слабак, а дружба с таким никому пользы не прибавит, он даже сам себя защитить не может. Да и не поможет Максим ему ничем, вон их, здоровых лбов, сколько, только сам под раздачу попадет. У Макса забрезжила слабая надежда, что его, может, и оставят в покое, если отсидится, раз у них есть добыча поинтереснее. В любом случае сегодня у него передышка, а потом он что-нибудь
– Ну что, будем знакомиться? – тем временем чуть ли не ласково спросил Парамон у Коли. Видимо, решил, что хватит уже играть в кошки-мышки. Тот уже понял, что сейчас ему не поздоровится, только не знал, к чему готовиться, и растерянно переводил взгляд с одного мальчика на другого, Парамон быстро подскочил к нему и повалил на кровать, попытался повернуть на живот. Коля стал отбиваться, но Парамон только этого и ждал и с размаху ударил мальчика в живот. Хватая ртом воздух, Коля откатился на кровать и принялся бестолково молотить руками по воздуху. Теперь вся палата бросилась к его кровати, и на ней возникла куча-мала. Макс слышал только сдавленные крики Коли и его плач. Через некоторое время часть ребят отошла, и Максим увидел Колю, лежавшего на животе со спущенными трусами и Парамона, сидевшего на нем. Коля тоненько выл от страха и извивался как уж, но при каждом движении получал в бок кулаком от Коня, который стоял рядом.
– Ты чего, сука, попутал что? – бормотал он, распаляя самого себя.
– Не надо, пожалуйста, ребята! – выл Коля.
– Тряпку дайте, рот заткнуть, – прошептал Парамон.
Ему тут же кто-то услужливо подал наволочку, которую засунули Коле в рот.
– Настучишь, убьем, – выдохнул Парамон.
У Максима глаза расширились от ужаса, первой мыслью было бежать, рассказать об этом ужасе взрослым, но он не знал, кому жаловаться, да и было уже поздно. Парамон уже задергался на Коле, тот при первом его движении взвизгнул, рванулся в сторону, но потом смирился, затих и только стонал.
– А ты чего пялишься, тоже захотел? – вдруг рявкнул кто-то на Макса, и он поспешил отвернуться лицом к стене.
Он лежал и старался не слушать, как скулит Коля и стонет от удовольствия Парамон. Наконец все стихло. Пацаны улеглись как ни в чем не бывало.
Едва придя в себя, Коля вскочил с кровати и опрометью бросился вон из комнаты.
– Жаловаться побежал? – задумчиво спросил Конь.
– Да куда ему жаловаться! В сортир небось погнал, – заржал Парамон.
– Как бы он не того… – сказал еще кто-то. – Хлипкий больно.
– Ну так туда ему и дорога! – зло огрызнулся Парамон. – Заткни хлебало, урод. Придет, куда денется.
И действительно, где-то через час Коля тихо вернулся на свое место. Оттуда некоторое время раздавались всхлипывания, которые прекратились после того, как Конь шикнул:
– Кому сказано, заткнись!
В семь часов утра во всем здании раздался громкий сигнал.
– Подъем! – заорал Конь.
Максим быстро вскочил на ноги и начал застилать кровать, пытаясь украдкой посмотреть на Колю.
Тот молча копошился у своей кровати, рассматривая испачканную кровью простыню.
Открылась дверь, старший воспитатель по-хозяйски оглядела сонных мальчишек.
– Это тут двое новеньких? Ты… и ты. А у тебя почему кровать еще не застелена? А это еще что? Почему простыня грязная? Что молчишь, я тебя спрашиваю?
– Кровь носом пошла… – пролепетал Коля.
В тот день Максима определили дежурить на кухню, где он познакомился с мальчишкой из соседней спальни, Игорем Кривулиным по прозвищу Штырь. Вообще в детдоме по имени почти никто ни к кому не обращался. Педагоги звали всех по фамилиям, среди воспитанников в ходу были прозвища. Штыря так прозвали за особую верткость, вертлявость и юркость. Он и ходил как-то странно, подергиваясь во все
Новость о вчерашнем происшествии, похоже, быстро облетела всех старших ребят, на новичка Колю косились, со всех сторон раздавались смешки.
– Да, не повезло пацану, – шептал Максу Штырь, когда они вместе мыли посуду. – И тебе не повезло. Это ж надо – в одну палату с Парамоном попасть. Его тут все боятся, даже Мегера.
– А что директриса говорила про карцер, это что такое?
– А, это самый край, – отвечал Штырь. – У нас почти все там перебывали. Если ты просто что-нибудь нахулиганишь, ну там, подерешься, горшок с цветами разобьешь или кучу двоек получишь, сажают на день-два в карцер. Это пустая комната, там ничего нету, ни кровати, ни стула, ничего. Только ведро стоит для помоев, так его не выносят по нескольку дней. Воняет – хоть вешайся. И не кормят там, может, кинут кусок хлеба раз в день, и то если вспомнят. А когда серьезно проштрафишься, ну, например, Федот как-то вообще сбежал, его на вокзале поймали. Тогда могут и на неделю в карцер. Прикинь, Федот девять дней сидел! Мегера про него просто забыла. А другие ее и боялись спросить, думали, может, так надо. Потом только кто-то напомнил, когда ему уже совсем хреново было. Еле живого вытащили, ему ж еды не давали. Пацаны говорили, он помои из ведра пил, прикинь? Думали, он уже с катушек съедет. Так Мегера отправила его потом в другой детдом, от греха подальше. В общем, мотай на ус – с Мегерой лучше не ссориться.
– Это я уже понял, – усмехнулся Максим.
– Еще ворует она, конечно, все, – откровенничал Штырь. Видимо, он любил поболтать. – Привозят одежду нам, страшную, конечно, но носить-то ее можно, а она нам ее не выдает. Вот ходим который год в этом, – он кивнул на свои ботинки, которым и правда место было на помойке, – и так постоянно.
– И вы не жалуетесь?
– Никто не жалуется, кому будешь жаловаться?
– А бывает так, что усыновляют? – с любопытством спросил Максим. Он уже четко решил для себя, что сделает все, лишь бы тут не остаться. Если не усыновят – придется бежать.
Штырь хмуро оскалился, поманил его пальцем, вывел на заднее крыльцо, нырнул куда-то под него, достал из дыры в стене бутылку с мутной жидкостью и протянул Максиму:
– На, будешь?
– А что это? – брезгливо покосился Макс.
– Да пей, не бойся, никто не помирал еще от этого. Спиртяга просто, ребята бодяжат.
Максим поморщился, засомневался, но потом решительно протянул руку и сделал глоток. Горло мгновенно обожгло едкой жидкостью, дыхание перехватило.
– Черт, гадость какая, – едва выдохнул он.
– Привыкнешь, все привыкают. Ничего, тут у нас коньяков да шампанских нет, – философски заметил Штырь. – И то, если Мегера узнает, сипец будет!
Он сделал еще глоток и продолжил:
– Вот ты говоришь – усыновляют… Бывает, конечно. Только редко. Все больше байки травят, вот, мол, один пацаненок заболел чем-то, то ли тифом, то ли корью, его в больничку отправили, тут не могли вылечить. Ну и там докторша какая-то к нему прикипела. Потом год его в детдоме навещала и в конце концов забрала с собой. Но такое редко бывает. Усыновлять-то норовят все больше малышню, ну, девок иногда. Недавно тут одну девку забрали, Таньку-Козу, но ее же мать родная и забрала. Когда Танька родилась, прикинь, ее матери семнадцать лет было, ни мужа, ни работы. Ну, ее и отдали в детдом. Но мать эта постоянно навещала Танюху, ревела все. Потом и ее родители стали приезжать, дед с бабкой, значит. Домой брали на выходные, на праздники. А однажды она вовсе не вернулась, все-таки оставили дома. Вот так-то. Ладно, пошли обратно, а то попадет.