Барчестерские башни

Троллоп Энтони

Перевести разговор на мистера Слоупа ничего не стоило. Он стал такой видной фигурой в Барчестере, так интересовал всех священников епархии и был так тесно связан с делами мистера Хардинга, что дочь мистера Хардинга не могла не заговорить о нем. И вскоре миссис Грантли уже с жаром бранила его, а миссис Болд почти с таким же жаром за него заступалась. Он ей не нравился, она была бы рада никогда больше его не видеть, даже побаивалась его, и все же ей постоянно приходилось защищать его. К этому ее понуждали нападки на него, казавшиеся ей несправедливыми, и такое заступничество стало уже почти привычкой. От мистера Слоупа разговор перешел на Стэнхоупов, и миссис Грантли с интересом

слушала рассказ Элинор об этой семье, как вдруг выяснилось, что там был и мистер Слоуп.

— Как? — спросила хозяйка дома.— И он там был?

Элинор спокойно подтвердила это.

— Право, Элинор, ты ему нравишься! Он же тебя преследует!

Но даже это не открыло глаза Элинор. Она просто засмеялась и сказала, что, по ее мнению, в дом доктора Стэнхоупа его привлекли другие чары. На этом они расстались. Миссис Грантли поняла, что этот ужасный брак решен, а миссис Болд окончательно убедилась, что бедный капеллан, как он ни неприятен,— скорее гонимый, нежели гонитель.

Конечно, перед обедом архидьякон узнал, что Элинор задержалась на день в Барчестере, чтобы увидеться с мистером Слоупом. Он вспомнил, как решительно она отрицала, что Стэнхоупы ждут еще гостей, и, не колеблясь, обвинил ее во лжи. А то, что она (по его убеждению) солгала, неопровержимо доказывало вменяемое ей преступление: она влюблена в мистера Слоупа!

— Боюсь, уже поздно принимать меры,— сказал он.— Признаться, я удивлен. Вкус твоей сестры в отношении мужчин мне всегда не нравился. И все же я не ждал, чтобы она... Бррр!

— И так скоро! — сказала миссис Грантли, которую, пожалуй, больше возмущала неприличная поспешность сестры, влюбившейся, еще не сняв траура, нежели ее дурной вкус в выборе мужа.

— Что ж, милочка, мне будет неприятно огорчать твоего отца, но ни этот человек, ни его жена не переступят моего порога.

Миссис Грантли вздохнула, а потом, утешая себя и мужа, сказала, что дело еще можно поправить. Элинор в Пламстеде, и надо излечить ее от роковой страсти. Бедняжка Элинор!

Вечер прошел без каких-либо примечательных событий. Мистер Эйрбин разговаривал о своем приходе с архидьяконом, а также с миссис Грантли и мистером Хардингом, которые знали многих его прихожан. Знала их и Элинор, но она молчала. Мистер Эйрбин к ней не обращался, а ей в настоящую минуту не очень хотелось быть любезной с теми, с кем был любезен ее свояк. Поднявшись к себе в спальню, она подумала, что семейный круг Стэнхоупов куда приятнее пламстедского, и вдруг решила, что ей надоели священники и их скучная респектабельная жизнь. Почему обязательно считать, что люди, жившие в широком мире — в Италии, в Лондоне или где-нибудь еще,— обязательно гнусны и мерзки? Стэнхоупы, думала она, легкомысленны и экстравагантны, но вовсе не плохие люди, и, уж во всяком случае, они умеют сделать свой дом приятным. Архидьякону не помешала бы капелька такого savoir vivre! [22] Мистер Эйрбин, как мы уже сказали, не разговаривал с ней, однако он унес с собой впечатление, что провел вечер в обществе очень хорошенькой женщины, и, подобно большинству холостяков, а также и кое-кому из женатых мужчин, решил, что месяц в Пламстеде будет приятнее, чем он ожидал, раз под одним кровом с ним будет жить очень хорошенькая женщина.

22

Уменье жить (франц.).

Перед тем, как разойтись, общество условилось на другой день поехать осмотреть новый дом мистера Эйрбина. Трое священников должны были решить, какая

необходима починка, а от двух дам ждали советов относительно устройства холостого хозяйства. И вот вскоре после завтрака к крыльцу подали карету. Внутри было только четыре места, и архидьякон сел на козлы. Мистер Эйрбин сидел напротив Элинор, и это в какой-то мере вынудило ее заговорить с ним. Вскоре они уже дружески болтали, и Элинор, подумай она об этом, подумала бы, что мистер Эйрбин, несмотря на свой черный сюртук, оказался бы неплохим добавлением к семейному кругу Стэнхоупов.

Теперь, пока за ними не надзирал архидьякон, они все дали себе волю. Мистер Хардинг с самым простодушным видом поведал им старинную легенду о новом приходе мистера Эйрбина. В давние дни, сказал он, священником Св. Юолда была женщина, великая целительница. У нее, конечно, был колодец, сохранившийся и поныне, который, по мнению многих, не менее свят, чем церковная земля. Мистер Эйрбин объявил, что в таком случае его прихожане заражены ересью, А миссис Грантли ответила, что решительно с ним не согласна: в каждом приходе должен быть не только священник, но и священница.

— Только при таком разделении,— сказала она,— все обязанности исполняются как следует!

— Наверное, папа,— заметила Элинор — в те давние дни все обязанности выполняла только священница. И мистер Эйрбин, возможно, опасается, как бы это не повторилось, если в приходе водворится дама, облеченная святым саном.

— Я думаю,— ответил мистер Эйрбин,— что рисковать не стоит. Гордыне таких дам нет предела. С младшим священником я еще справлюсь, но с его супругой никогда!

— Однако прецеденты бывали,— сказала миссис Грантли.— Даже сейчас, говорят, в Барчестере есть дама, которая самовластно правит делами церкви. Вот почему вы боитесь!

Когда на посыпанной песком площадке перед крыльцом к ним присоединился архидьякон, они вновь вернулись к скучной серьезности. Нельзя сказать, что доктор Грантли был скучным человеком, но его остроумие отличалось тяжеловесностью, и собеседники обычно не воспринимали его шуток. Теперь, например, он начал произносить речь о раненых крышах и стенах, которые, заявил он, нуждаются в услугах костоправа. Все перегородки он тщательно выстукивал, все камины внимательно исследовал и не пропустил ни одной трубы, отдушины и цистерны. В заботе о своем друге он дошел даже до того, что собственноручно потыкал шилом в половицы.

Мистер Эйрбин ходил с ним, стараясь придать себе понимающий вид, а остальные трое следовали за ними. Миссис Грантли доказала, что недаром двадцать лет была приходской священницей, и опытным глазом осматривала звонки и оконные рамы.

— Во всяком случае, из окна вашего кабинета будет прекрасный вид, если вы устроите его тут,— сказала Элинор, остановившись у окна небольшой комнаты на втором этаже. Вид действительно был чудесный, ибо ничто не заслоняло от взгляда великолепие серой громады собора. На первом плане струилась речка, огибавшая город, за ней зеленели рощицы, а справа от собора из густых вязов выглядывали крыши и трубы Хайремской богадельни.

— Да,— согласился мистер Эйрбин, подходя к ней.— Мне отсюда будут прекрасно видны мои противники. Я засяду здесь у стен вражеского города и буду стрелять по нему с безопасного расстояния. Я достану и до богадельни, если враг ею овладеет, а дворец открыт всем моим орудиям.

— Вы, священники,— это что-то невозможное,— заметила Элинор.— Вы только и делаете, что деретесь между собой.

— Либо поддерживаем друг друга. Жаль, что одно невозможно без другого. Но это же наше назначение. Разве наша церковь — не воинствующая? И весь наш труд — не тяжкий бой?