Бархатный диктатор (сборник)
Шрифт:
Он решил и без денег пройтись по курзалу: рассеяться видом игры, ознакомиться с шансами дня.
Игорные комнаты уже были полны. Вечерний час собрал у длинных зеленых столов густую толпу. Почти бесшумно вращались разноцветные циферблаты. Было жарко от газовых рожков, от столпившихся тел, от дыханий. Пахло дорогими духами, лакированным деревом, человеческим потом. Со всех сторон над столами, в проходах, в зеркалах – матовая чернота сюртуков и переливной шелковый блеск кринолинов. Над всеми табло легкое и ровное жужжание улья. Отчетливо-сдержанные возгласы и безошибочно-ловкие жесты крупье в ладно скроенных черных спенсерах. Хрустение новых кредиток и мелодическое
Он не любил этого парадного зала с показной и фальшивой роскошью отеля, ресторана или клуба. Ледяной лоск паркетов и декоративная роспись плафонов, гипс стенных багетов, позолоченные решетки дверных входов, бронза и кожа – все это довольно безвкусно замыкало пустой и алчный мирок легкой наживы в поддельное подобие дворцового убранства. Его всегда раздражали эти алебастровые извивы по углам, расписанные по стенам цветочки, корзиночки, ручейки и фонтанчики. «Кому нужны здесь эти пейзажи, лепные волюты, стекляшки люстр, бронзовые завитушки кенкетов? Все только и думают, что о денежной добыче…»
Перед ним мягко, бесшумно и плавно вращался расчисленный жернов рулетки и сухо стрекотало в своем пленном полете по лакированному дуплу массивное костяное ядрышко цвета человеческого черепа.
Кто изобрел эту красную чашку с быстро несущимся металлическим диском, испещренным разноцветными цифрами над узенькими углублениями тридцати семи впадин? Ячейки счастья и смерти, разорений и обогащений, источники крупных деловых оборотов, неслыханных разгулов и безвестных самоубийств – в какой простой механизм были здесь сведены тонкие и хрупкие нити бесчисленных человеческих судеб! На острие этой коротенькой стальной оси умещались, как духи в богословских диспутах Средневековья, замыслы великих творений, операционные планы банкиров, вожделения сладострастников и смертельные катастрофы неудачников. Кто свел сложные узлы бесчисленных человеческих жизней в хитроумное сочетание этих кроваво-траурных цифр, несущихся в своем безумном беге к новым, безвестным сочетаниям успехов, наслаждений и несчастий?
Старая дама в глубоком кресле обращалась к седому французу с щегольской эспаньолкой и тонко завитыми усами:
– В мое время, поверьте, игры были разумнее: крабс, например, или бириби. Шансы были вернее.
– Ну, а фараон, сударыня? Что может быть коварнее игры, в которой размер вашего проигрыша скрыт от вас паролем?
– Но осторожные не доверялись случаю… А здесь попробуйте воздержаться от соблазна! И кто это изобрел эту дьявольскую игру?
– Говорят, какой-то монах, гениальный счетчик…
– Да что вы? Давно ли?
– Я помню еще времена рулетки в Пале-Рояле, у Фраскати, в бульварных кофейнях. Она появилась у нас во времена Консульства…
Франкфуртский банкир, родственник Ротшильдов, бросил перед собой на сукно замшевый мешочек с золотом и с методической осторожностью ставил по одной монете на цвета. Выигранные фридрихедоры вырастали аккуратными столбиками, как на конторке менялы.
Достоевский опустился в кресло и, следя за игрою, задумался. В каторжной казарме были свои крупье и понтеры. Только называлось это не французским термином, а татарским словом майдан: потертый коврик, сальная свечка и лохматые жирные карты. Азарт дикий и во всю
– В прошлом году, – продолжал развлекать свою даму француз, – здесь сильно проигрался один молодой грек. Что-то, кажется, около семисот тысяч. И можете себе представить – сел за стол, где шла крупная игра, неожиданно выхватил пистолет – и ну палить в воздух! Все разбежались, а он, продолжая стрелять, захватил все золото и был таков.
– Вот на эти случаи в Саксон-Ле-Бене изобрели «виатик»: выдача проигравшемуся суммы на отъезд…
– Нет, знаете, грек-то побольше собрал. Пистолет выгоднее…
Банкир спокойно придвигал к себе груду тонких монеток. Со всех сторон завистливые взгляды устремлялись на его добычу. Пожалуй, еще кто-нибудь выхватит из-под полы пистолет…
А может быть, и всегда: игра – это путь к преступлению? Произвольное течение золота и случайное скопление его в дряблых старческих руках – да разве это не вызов к убийству? Да может ли полный сил и задатков игрок, проигравшийся в пух и сорвавший все планы и замыслы, не посягнуть на бессмысленную добычу этих дряхлых счастливцев?
Разве сам он не думал об этом однажды?
Папиросы с сюрпризами
Лучше в мире нет сортов Достоевских табаков.
Из сатирического издания 60-х годов
В серый, мглистый декабрьский день сошел он впервые на дебаркадер Николаевского вокзала в Петербурге (перед Сибирью здание только отстраивалось; радовало сердце гаснущему Белинскому – «наконец-то и у нас будет хоть одна железная дорога…»).
Открывалась новая глава его сумбурной биографии. Странное, смутное для него время. Как изменился облик толпы… Вместо треуголок – кургузые кепи зуавов, вместо чинных чепцов и токов – задорные мускетерки и гарибальдинки… Через протекшее десятилетие он не всегда узнавал своих друзей молодости. Милюков, Майков, Яновский… В то время, до ареста, они еще были преисполнены кипучих сил, которые только что начинали неощутимо отстаиваться. Теперь это были зрелые сорокалетние люди, уже заметно отмеченные первыми прикосновениями пока еще отдаленной старости, о которой они и не думали, несмотря на пробивающиеся седые пряди, широкие плеши, отчетливые прорезы морщин и легкую утомленность еще блестящего и живого взгляда.
Как изменился Михаил! Куда загнала его жизнь… О, этот ужасный, грязный, желтый дом на Екатерининском канале!
Табачная фабрика
М. М. Достоевского
Душный подвал, в котором несколько рваных старух разрывают пыльные рогожи, разбирают вязки табачных листьев, распределяют сорта, увлажняют и сушат густые папуши. Тюки с плантаций Кубани, Кавказа и Крыма. Пряный, сладкий, дурманящий до тошноты запах высоких сортов. В соседней крошильной неумолкаемо стучат резаки, и хилые мастера с истощенными лицами чахоточных в тонкие нити мочалят душистую субтропическую листву. И над всем наблюдает лучший переводчик «Дон Карлоса», «последний из романтиков», автор «Фебовых коней», променявший неверную славу поэта на прочную репутацию столичного купца и фабриканта.