Бармен и его Швабра
Шрифт:
— Это ему со мной повезло, — буркнула Швабра, меняя пепельницы. — Сортир сам себя не вымоет.
— Я вижу, ты разбираешься в бизнесе? — спросил я.
— Разбирался когда-то, — махнул рукой Калдырь. — Теперь я просто пьяница с потрясающей карьерной перспективой ночного уборщика.
— Всякий труд почётен.
— Ой, вот не надо нести эту чушь! — Швабра распрямилась и оперлась на швабру. — Труд — это то, что надо перетерпеть, чтобы получить деньги. Чем больше денег, тем терпеть легче. Я отмываю чужую ссанину за гроши, и ничего почётного в этом нет. Одноклассники, встретив на улице,
— Никто тебя не заставляет, верно?
— Иди к чёрту, босс. Жизнь заставляет. Здесь я хотя бы делаю это за деньги.
Глава 5. Калдырь Водка
Раньше мне было интересно, почему бармены всё время протирают стаканы. Теперь я знаю. Нет, не скажу. Это ужасная тайна. Если вы её узнаете, то вас придётся убить штопором. Или шейкером. И то, и другое очень больно и обидно, но третий вариант ещё хуже: вы тоже станете барменом.
— Уже не могу представить бар без тебя, — вздохнул Калдырь. — Впрочем, всё, что было тут до тебя, я вообще плохо помню, потому что был трезв. Налей ещё.
— Но ведь я не первый бармен здесь, — напомнил я, наливая сто грамм «Столичной». Калдырь пьёт только водку, и только чистую. Не разбавляет и не закусывает. Ему нужен от выпивки только спирт.
— Мы об этом уже сто раз говорили, — покачал головой он. — До тебя бар почти год стоял закрытым.
— Я пил в нём в день приезда, — в очередной раз повторил я.
— Ты же не пьёшь, ты бармен!
— Тогда я ещё не был барменом.
— Разве ты не родился с шейкером в руке? — удивился Калдырь и резко выпил. Зажмурился, втянул носом воздух, задержал дыхание, чтобы даже молекула спиртовых паров не покинула организм. Усвоилось. Выдохнул. Открыл прояснившиеся глаза. — Если нет, то первая часть твоей жизни прошла зря. Ты прирождённый бармен.
Калдырь, будучи трезв, выглядит и чувствует себя пьяным в стельку, приходя в себя по мере набора градуса. Поэтому наиболее адекватен сейчас, под самое закрытие. После полуночи выйдет на работу в ночную смену, постепенно косея, а к утру, когда спирт окончательно выветрится, добредёт по стеночке домой, где упадёт в кровать и забудется пьяным сном. Проснётся в состоянии, близком к алкогольной коме, из последних сил доползёт сюда и начнёт приводить себя в человеческое состояние. Рюмка за рюмкой.
— Спасибо тебе, Роберт, — сказал Калдырь внезапно.
— Чего это ты вдруг? — спросил я осторожно.
— Ты структурируешь мою жизнь. До твоего приезда я мог работать только отрицательным примером на лекции о вреде пьянства. Я был жалок и отвратителен.
Он и сейчас не супермен, если честно.
— Я ни с кем не говорил чёрт знает сколько времени. А сейчас я иногда даже могу вообразить себе, что нормальный.
— Что есть норма? — ответил я философически. Стакан в моей руке скоро сотрётся в рюмку.
— Нет, ты не понимаешь, — покачал головой Калдырь. — Налей мне ещё.
— Тебе не
— Сегодня можно! Представляешь, Роберт, я, кажется, влюблён! Я встречаюсь с женщиной!
— Да, за это стоит выпить, — сказал я, наливая.
Дело к закрытию, бар почти пуст. Лежит головой на столе муж Мадам Пирожок. Трёт пол шваброй Швабра. Задумчиво читает книгу, мусоля единственный за вечер бокал с пивом, Заебисьман. Пялится в беззвучный телевизор этот… Ну… Как его… Чёрт, вечно забываю о нём.
Именовать людей так, как их назвали родители, бессмысленно. Родителей можно понять. Получив в роддоме свёрток неизвестно чего, они должны немедленно как-то обозначить его перед обществом и миром, хотя это существо ещё ровно никак себя не проявило. Нельзя же всех младенцев называть «сруль крикливый»? Это вызвало бы путаницу в метриках. Но я счастливо избежал печальной участи вбросить в мир ещё один источник разочарования, поэтому не обязан придерживаться хомонимических условностей. Назови человека по имени раз, два, три — и вот он уже становится частью твоего мира, раскинув повсюду тонкие ниточки взаимосвязей.
К счастью, бармену не нужно запоминать имена клиентов, только напитки, которые они пьют. Так что будь в баре паспортный стол, я бы выдал ему документ на имя «Калдырь Водка».
Калдырь Водка считает меня другом. Но я никому не друг.
— Послушай, Роберт… — начал Калдырь, но тут дверь бара распахнулась. Резко. Резче чем тут принято. Раньше никто не заходил ко мне в бар, открывая дверь с ноги, но всё когда-то бывает в первый раз, верно?
Новое лицо. Для меня это не бог весть какое событие — хотя городок небольшой, тут полно людей, с которыми я не знаком. Если человек не ходит в бар, я избавлен от необходимости знать о его существовании. Но то, с каким удивлением посмотрели на него Заебисьман и Швабра, намекает, что лицо действительно новое.
Чумазая рожа. Татуировки. Виски выбриты, в ушах кольца, в носу пирсинг. Красавчик. На лбу набито DIE YOUNG, но он почему-то жив. Непорядок.
Этот эталонный образец дурного cockney-punk-а протопал клёпаными ботами к стойке, оперся на неё рукавами драной кожаной куртки и сказал:
— Пивцо, чел. И кэш, чел.
Калдырь встал с табурета и брезгливо пересел подальше, от панка пахнет немытым телом и носками.
— Я тебе пива, ты мне денег, — напомнил я новому клиенту, как устроен корыстный мир алкогольной коммерции.
— Слы, чел, трабло не аскуй. Пивцо и кэш. И я скипну, чел. Рили.
— А если нет?
— То останусь, чел. Оно те надо? Рили?
— Так иди. Без пива, — я указал на табличку «Мы можем отказать вам в обслуживании без объяснения причин. Администрация».
Единственное добавление к интерьеру, которое сделал я.
— Ты не въехал, чел, рили. Пивцо. Кэш. Надо. А то трабло. У тебя, трабло, чел, рили. Я ж как говно, могу выйти, а могу изговнять. Рили, чел, пивцо и кэш того не стоят.