Барвенково – Сталинград. Цена хрущёвской подлости
Шрифт:
Ивлева покоробило такое отношение Зигфрида к недавним своим подчинённым, но, с другой стороны, он знал цену этому бандитскому сброду нелюдей, возомнившему себя сверх сверхчеловеками.
– Я буду спокойнее себя чувствовать при принятии решения.
– Мы учтём вашу просьбу, тем более уцелело всего несколько человек: – Ивлев назвал фамилии.
– Все каратели и убийцы, все как один садисты. А если сбегут из плена?
Что ж, резонно. И по-европейски определённо.
– Я бы хотел, чтобы вы отпустили со мной Настю.
– Но она же помогла захватить вас и не дать отстреливаться.
– Она помешала мне покончить с собой, – возразил Зигфрид.
– Но она может выдать вас, – сказал Ивлев, чувствуя, что кривит душой, причём делает это неправильно, а вот почему, он сразу не мог отдать себе отчёта, не мог понять, что происходит с ним. Но ему очень не хотелось подвергать эту милую девушку смертельной опасности. Долгими ночами в своём заточении он часто думал о ней, а когда она заходила, любовался ею и снова думал, хотя и старался запретить себе делать это.
– Готовьтесь к переходу к своим нелюдям, – буркнул Ивлев, ничего не ответив Зигфриду. – Подумайте, что нужно вам для алиби.
– А Настья? – протяжно и ломано от волнения спросил Зигфрид. – Она ведь может стать нашим связным?
– Она совершила преступление – измену Родине. Она служила вам…
– Но она же помогла освободить вас, Афанасий Петрович.
– Не ради меня, а ради вас… Готовьтесь. Я посоветуюсь с руководством.
Но посоветоваться Ивлеву было не с кем, потому что не было здесь скрытого канала связи, и связавшись с Гостомысловым, он бы мог говорить лишь по заранее условленному коду.
Ивлев, опираясь на срубленные для него и приспособленные под костыли палки, вышел из комнаты и увидел в прихожей Настю.
– Я всё слышала…, – сказала она очень тихо. – Тут есть одно такое местечко – пролом в стене, заклеенный старыми обоями. Я и раньше сидела в уголке за столиком, как бы за чаем и слушала, что у Зигфрида делается в кабинете. Зигфрид предлагает дело… Мне надо идти с ним…
Ивлев тяжело вздохнул, отвернулся. Сердце сжалось от одной мысли о том, что нужно направить Настю в логово фашистов. Он и мечтать
не мог о каких-то отношениях с этой милой девушкой, но сердце его не желало слушать разум.
– Это не разумно. Точнее, это очень опасно… Это смертельно опасно.
– На войне всё смертельно опасно, – возразила Настя. – Всё… И в атаку ходить, и бросаться под танки с гранатами… Всё…
Ивлев понимал, что все действия, предпринятые по вербовке Зигфрида, могут остаться пустыми надеждами, если не подкрепить их, если не дать ему никакой возможности сообщить о своём решении. Вот сейчас, начнутся летние наступательные операции Красной Армии, и он ещё раз убедится, что Германии не выиграть войну. Да, конечно, переход на нашу сторону будет еже не столь ценен, но, в любом случае может принести много пользы, ведь ещё идти и идти с боями до Берлина. Не развалится же германская армия при первых летних ударах.
Спеша к генералу Гостомыслову с донесением, полученным от Насти, он снова и снова размышлял о главном в этом вопросе. Насте он доверял полностью. Но Настя передавала сведения со слова Зигфрида. Можно ли доверять Зигфриду? На этот вопрос могла ответить Настя, но она была далеко. Он надеялся на то, что она взвесила всё, прежде чем передавать сообщение.
«Да, вот уж поистине «семь раз отмерь – один отреж», – подумал Ивлев. – Верна пословица. И Настя должна действовать именно так…»
У Насти же вопросов было не меньше, чем у Афанасия Петровича Ивлева.
Казалось, внедрение прошло успешно. Зигфрид не заподозрил, что Настя была советской разведчицей.
И вдруг – это случилось ещё весной – он решил обучать Настю радиоделу. Значит, готовил её для себя – это могло помочь в том случае, если он всё же решит работать на русских. Как? Настя пока не понимала. Неужто он и её решит подключить к работе? Но, с другой стороны, а если это проверка? Вдруг она всё-таки заслана советской разведкой? Это было бы и хорошо, и плохо. Хорошо, если он решится встать на сторону советов. Тогда она только порадуется такому обороту дела и станет его соратником. А если она действительно та, за кого себя выдаёт. Если она пылает ненавистью к советам и одержима местью за репрессированных родителей? В любом случае, надо было знать правду. Ясно одно: если Настя заслана, то должна прекрасно владеть радиоделом. И стоит только её оставить один на один с радиопередатчиком, проявит себя.
И она проявила, направив шифрованную радиограмму. Кому? Не трудно было догадаться. Зигфрид выяснил для себя главное – Настя советская разведчица. Трудно сказать, что больше было в его чувствах – радости или огорчения. В любом случае, нужно было её на занятия радистов больше не посылать. Если заметил он, могли заметить другие. Ну а чем это могло кончиться, вполне понятно. И ведь не только для неё. Её провал мог бросить тень и на него самого. Уж слишком фантастичным было его спасение во время нападения советских парашютистов на разведцентр, в котором он работал с Ивлевым, попавшим в его руки по стечению обстоятельств.
Что же получалось? В 1916 году он попал в плен к русским, а в марте семнадцатого благополучно бежал, причём бежал именно от Ивлева, который работал с ним. То, что Ивлев «нашёлся» и оказался как раз на том направлении, на котором Зигфриду было поручено выполнить одно ответственное задание, поначалу сулило успех, но потом всё пошло не по плану. А главное – Ивлев оказался далеко не антикоммунистом, да к тому же истинным патриотом России.
И вот, уже почти оказавшись в руках Ивлева, бежит и возвращается к своим.
Зигфрид решил вызвать Настю на откровенный разговор и пригласил к себе в кабинет.
Она вошла спокойно, без волнений. Села на предложенный стул.
– Настья, – проговорил Ганс Зигфрид, – Вы ни есть та, что на самом деле. Вы ни есть дочь враг народ.
Ганс Зигфрид обычно говорил на удивление чисто на русском языке, но, когда волновался, начинал ломать некоторые слова. Настя поняла, что он чем-то взволнован, но предпочла промолчать, чтобы дождаться каких-то разъяснений.
– Мне наши не верить, мне мои сомневаться.