Барышня Дакс

Фаррер Клод

– Депозит? Какой депозит? Когда мы с вами говорили о депозите? Вы заявили мне тридцатого мая, накануне обеда в день помолвки, что за мадемуазель Алисой вы даете четыреста тысяч франков приданого.

Четыреста тысяч франков – это капитал в четыреста тысяч франков, и он никогда не равнялся ренте в двадцать тысяч. Вы сказали четыреста тысяч франков, тесть. Неужто вы сегодня отказываетесь от вашего слова? Господин Дакс обиделся:

– Я никогда не отказываюсь от своего слова, знайте это, Баррье, и считайте, что слово это я дал. Я сказал, что дам четыреста тысяч франков, и я даю четыреста тысяч франков. Я не думал, чтоб лионский врач мог так мало смыслить в торговых обычаях, что вообразил, будто негоциант,

выдавая свою дочь замуж, согласится, без всякой выгоды для кого бы то ни было, лишить себя суммы, имеющей большое значение в его делах и которая не может быть помещена более выгодным образом, нежели у него.

Господин Баррье слушал, разинув рот.

– Так что на следующий день после свадьбы я окажусь вашим компаньоном, хочу я того или нет? Вы не подумали обо мне, тесть. Я врач, я не коммерсант, я вовсе не намерен заниматься коммерцией. Славную штуку вы устраиваете мне с вашими платежами по четвертям! Будьте же так милы, скажите мне, где мне найти управу на вас, если в один прекрасный день вам вздумается позабыть выдать мне деньги?

Гневный румянец залил тощие щеки господина Дакса.

– Господин Баррье, – резко сказал он, – такого случая не было еще, чтоб мне вздумалось не платить моих долгов. Посему я не допускаю, чтобы кто-нибудь решился оскорбить меня в моем собственном доме, и вы первый, который осмеливается это сделать!

Господин Баррье грубо пожал плечами.

– Совершенно ни к чему разыгрывать драму! Я и не думал оскорблять вас, господин Дакс. Вы это знаете не хуже моего! Так к чему эти громкие слова? Мы здесь для того, чтоб обсудить сделку!

Они оба сильно возвысили голос. В гостиной арпеджио скромного рояля становились все глуше. При слове «сделка» он замолк, как будто его парализовало.

– Сделку эту, – возразил господин Дакс, – обсуждать совершенно ни к чему. Вы врач, вы женитесь, чтоб создать в двух шагах от вашего прежнего кабинета новую клиентуру, более блестящую и более постоянную. Зачем вам для этого свободный капитал? Ваша профессия не требует вовсе наличных денег. Вы можете желать только некоего довольно значительного прихода, который позволил бы вам жить широко; и я даю вам такой приход, даю вам сумму более значительную, нем вы могли бы получить где бы то ни было, не прибегая к спекуляции. Вследствие какого такого каприза вы настаиваете на другой комбинации, которая может только повредить вашим интересам, равно как и моим?

– Каприз этот заключается в моей обеспеченности и в моей независимости, господин Дакс. Женясь на вашей дочери, я и так уже принимаю на себя моральную ответственность за ваши дела: этого достаточно и без того, чтоб я был вынужден нести и материальную ответственность. Мы видели, как самые солидные предприятия лопались. Кто поручится мне за то, что ваше дело вечно будет процветать? В мае месяце, когда я решил жениться, передо мной были открыты двери целого ряда лионских домов. Я выбрал ваш не оттого, что он был самый богатый, – я не гонюсь за деньгами, – но оттого, что ваша личная репутация безукоризненно честного человека казалась мне достаточной гарантией против каких бы то ни было споров и обмана. Так, по меньшей мере, я полагал. Совершенно верно, врачу не нужно иметь четырехсот тысяч франков, чтоб устроиться, если только у него нет долгов, – а я горжусь тем, что у меня нет долгов. Но врач должен иметь, если только у него голова на плечах и если он не круглый дурак, облигации государственного займа или акции Суэцкого канала, и это много лучше, чем доход с вклада, даже при наличии подписи Дакса и K°.

Уязвленный в самое чувствительное место, господин Дакс поднялся:

– Господин Баррье, – сказал он сухо, – моя фирма, конечно, не столь солидна, как французский государственный банк. Но многие молодые люди сочли бы за честь принять участие в ее делах

в качестве моего зятя. Я полагал, когда вы просили у меня руки моей дочери, что таково и ваше намерение. В свою очередь, я не рассчитывал материальных выгод, которые должен был принести мне ваш брак, и я не ждал других предложений, более, быть может, выгодных, чем ваше, чтоб сделать выбор. Поэтому свет рассудит, если вам будет угодно порвать отношения, кто из нас корыстолюбив. Господин Баррье еще раз пожал плечами.

– Порвать отношения! И речи нет о том, чтобы порвать отношения. По крайней мере сейчас. Кроме того, и для вас тоже в этом нет никакой выгоды, господин Дакс. Несостоявшееся замужество для молодой девушки всегда очень неприятно.

Презрительным жестом господин Дакс отвел вышеуказанную неприятность.

– Это мое личное дело! Кроме того, наш разговор слишком затянулся. Вам известно мое мнение: я не изменю его. Либо да, либо нет.

Рояль боязливо начал снова прерванную музыкальную фразу. Без сомнения, раздраженная госпожа Дакс, стоя над музыкантшей, приказала невнимательным пальцам продолжать свое дело. Но настоящего звука не было. Левая нога не отрывалась от заглушавшей звук педали.

– Я не так резок, как вы, тесть, – сказал доктор Баррье. – Я не говорю ни да, ни нет. Вы подумаете, и мы еще поговорим об этом деле. Я согласен с вами, сегодня довольно говорено. И я думаю, что всего разумнее мне будет уйти. Нет, не тревожьте дам. При создавшемся положении лучше уйти по-английски, не прощаясь.

И он ушел не прощаясь.

II

– Сделка, – прошептала барышня Дакс, оставшись одна в своей комнате. – Сделка… Мое замужество – сделка.

Через окно проникал в комнату белесоватый октябрьский свет. От резкого северного ветра дрожали стекла.

– Сделка, – повторила в задумчивости барышня Дакс, сидя на диванчике.

– Замужество госпожи Терриан тоже было сделкой. Барышня Дакс встала и два раза медленно обошла комнату. Потом она остановилась подле кровати. На этой кровати, которая часто служила приютом для тысячи разных предметов, лежал альбом для открыток.

Барышня Дакс, как полагается, собирала открытки. Альбом был толстый и заполнен на три четверти. Пейзажи, костюмы и так называемые художественные открытки были перемешаны с изображениями красивых дам, раскрашенных бледными красками, и большим количеством тех жанровых сценок, которыми увешаны стены газетных киосков и на которых имеются стихотворные надписи чрезвычайно чувствительного свойства. Барышня Дакс предпочитала эту последнюю категорию.

Альбом был раскрыт на последней странице. На ней помещалось около десятка новых открыток. Это были простые фотогравюры, виды Ниццы, Монте-Карло и Монако. Барышня Дакс со вздохом пересмотрела одну за другой. Залитые солнцем края в этой сумрачной осенней комнате вызывали некоторую грусть. Барышня Дакс довольно долго с грустью думала об этом контрасте. Потом она внезапно тряхнула головой, достала последнюю открытку и приблизилась к окну, чтоб перечесть те чрезвычайно банальные строки, которые были наскоро нацарапаны подле адреса:

Помните вы Сен-Серг?

Привет.

Ничего больше. Тем не менее барышня Дакс несколько раз повторила, закрыв глаза и прижавшись лбом к оконному стеклу:

– «Помните вы Сен-Серг?»

«Привет».

Открытка была от Бертрана Фужера.

Бертран Фужер уже две недели находился в Монте-Карло. Он покинул Сен-Серг тихонько, через день после пикника и грозы. Барышня Дакс, выйдя из дома на заре, совершенно случайно встретила его едущим в маленьком лионском дилижансе по дороге, зигзагами спускавшейся к озеру.